Разве нашим батюшкам запрещается брать доброе у инославных, чтобы быть более успешными в своей деятельности? Много ли приходят из протестантов в православие? А вот в обратном направлении речь идёт о сотнях тысяч и о миллионах, что и подтверждают сами люди, туда перешедшие.

Ответ:

Сошлюсь не на свой опыт, не на устные высказывания батюшек, а на книжку, которую официально признают в православии, в храмах продают. Я не просто прочитал эту книжку в 400 стр. и в 10.000 экз., но с выписками, сравнениями с Библией. Очень даже легко впасть в искушение, подумав, что это пишет враг православия, нанятый врагами православия, враг умный и дьявольски хитрый и изощрившийся до полного бесстыдства. Но я думаю, что дело тут намного проще – диакон не пережил обращения ко Христу по Слову Божию. Просто когда был безбожником, пережил некое влияния от взгляда семинариста и потому везде давит на взгляд, на глубину глаз, на переживания за этим скрывающиеся. Он совершенно мёртвый в духовном плане. Он не просто никакой, как Евангельский работник, но он под бронёй нечеловеческого обольщения своей популярности, своей востребованности. Он совершенно не видит ничего, что делается в мире. Пока он бредил этой книжонкой, сектанты, как могли, в меру своих талантов приобщали лжеправославных овец к своему логовищу. Впрочем, на корочке кураевской книжки хорошо иллюстрировано, как гнилое дерево православия рухнуло от Евангельского цветка-света. («Протестантам о Православии», диакон Андрей Кураев. Рекомендовано отделом религиозного образования и катехизации Московского патриархата. Издание седьмое. «Троицкое слово». Ростов-на-Дону. 2003, стр. 169-187).

«Чем православие хуже протестантизма?» «Парадокс состоит в том, что практически все обвинения, которые протестанты высказывают в адрес Православия, применимы к ним самим. Протестанты обвиняют православных в том, что мы слишком мало проповедуем. Но протестантская миссия не знает успехов, по­добных тем, что знала миссия православная. Насколько мне известно, при всём их миссио­нерском энтузиазме протестантам не удалось при­соединить к христианскому миру ни одного наро­да сверх тех, что были обращены ещё православ­ными и католическими миссионерами. Те народы и те страны, что и поныне считаются христиан­скими, были таковыми ещё до Лютера. За послед­ние столетия протестантам удалось несколько на­родов оторвать от католичества (но вновь повто­рю: эти народы стали христианскими усилиями ещё до протестантских миссионеров). Протестан­там удалось (впрочем, в мере, вполне сопостави­мой, а иногда уступающей католикам и православ­ным) создать довольно большие общины во многих ранее языческих странах. Но обратить целиком какую-либо страну ко Христу они не смогли. Успехов, подобных миссии Кирилла и Мефодия или подвигу равноапостольной Нины, просвети­тельницы Грузии, протестанты не знают.

Сегодня православные мало используют свой собственный опыт. Но этот опыт есть. Чтобы стать миссионером, не обязательно уходить из Пра­вославия в протестантизм. Более того, если поставить вопрос о миссионер­стве в богословскую перспективу, если задумать­ся над тем, в какой из конфессий потенциально богаче миссионерские и «поучающие» возможно­сти, то окажется, что именно в Православии. Протестантизм избрал одну форму проповеди: проповедь через речь, призыв, рассказ. Правосла­вие, признавая и практикуя такую же словесную проповедь, умеет ещё, например, проповедовать в красках. Каково имя самого великого русского христи­анского проповедника XX века? Кто привёл бо­лее всего сердец ко Христу? Кто в самые мрач­ные годы госатеизма вновь и вновь будоражил души тысяч людей и поворачивал их лицом к Евангелию? Нет, это не отец Александр Мень, не митрополит Николай (Ярушевич) и не мит­рополит Сурожский Антоний (Блум). Ясно, что это и не Билли Грэм. Это - Андрей Рублев. Его иконы, как и «чёр­ные доски» других древних иконописцев, своими поразительными глазами тревожили души, не дав и им окончательно потонуть в потоках атеистических издёвок над Евангелием и Россией. Эмпирически, фактически, тысячами и тысячами судеб доказано, что икона может быть пропове­дью. Почему же протестанты, озабоченные пропо­ведью, не используют этот способ обращения к людям? А сколько случаев, когда человек, которого не могли убедить самые умные и искусные пропо­ведники, покаянно изменялся просто от стояния рядом с батюшкой, от одного его слова, от тепла и глубины его глаз?

Не только словами можно свидетельствовать о Христе. В человеке может быть накоплено столько сердечного света, что через его добро и доброту люди будут узнавать Небесного Отца (см:Мф.5:16). «Вот присутствие-то этого осязаемого, очевидного свыше, то есть сверхобыкновенного челове­ческого, и подняло вокруг Иоанна Кронштадтского неописуемое волнение: люди потянулись к нему не за помощью себе, не по слабости своей, не среди своего страдания – они потянулись к нему как к живому свидетельству небесных сил, как к живому знаку того, что Небеса живы, божествен­ны и благодатны» (В. Розанов).

По замечанию А. Бергсона, «святые всего лишь существуют, но их существование есть призыв». Вот пример такого призыва из жизни Франциска Ассизского. Однажды Франциск сказал послушнику: «Пой­дём в город на проповедь». Они пошли и всю до­рогу тихо беседовали между собой о духовных предметах. Прошли весь город, повернули назад и так дошли до самого монастыря. Молодой брат в удивлении спросил: «Отец, а когда же мы будем проповедовать?» Но Франциск сказал: «Разве ты не заметил, что мы всё время проповедовали? Мы шли благопристойно, беседовали о достойнейших предметах, встречавшиеся смотрели на нас и получали мир и успокоение. Ведь проповедь заклю­чается не только в словах, но и в самом пове­дении».

Монастыри, отделенные стенами от мира, — раз­ве не проповедь миру? Сколько людей делало шаг от экскурсии к паломничеству при посещении русских монастырей?.. Разве не проповедь Христа - колокольный звон? Разве не проповедует Христа православ­ный храм – даже со спиленным крестом? Разве не напоминает о Христе священник, идущий по городу в рясе? Разве не проповедуют воскресение Христово старые православные кладбища? В конце концов даже детские крестины и отпева­ния родителей-стариков, осуждаемые протестант­ской догматикой, не являются ли для многих пер­вым соприкосновением с миром христиан и пер­вой молитвой ко Христу? У Владимира Зелинско­го есть свидетельство о проповеди Богослужени­ем: «Чаще всего просветительскую функцию у нас выполняет только богослужение, сам распев, молитвенный строй или теплота, им излучаемая... В православную Церковь никто не зовёт, туда приходят сами». Православная традиция проповеди на деле не скуднее протестантской, она предоставляет даже более богатые возможности для миссионерства, чем протестантская.

А то, что мы плохо пользуемся этими возмож­ностями, – это грех наш, но не Православия. «Бес­печная, вялая воля, сердце, чуждое живой пас­тырской ревности, ум поверхностный и ленивый стараются увидеть во всех, более или менее на­стойчивых призывах к возможно деятельному и напряженному благовестничеству что-то «навеян­ное со стороны» и «чуждое нашим древним усто­ям». -«Знаете, — говорят, — здесь немножко пах­нет Западом...». Здесь пахнет Западом?! Западом?! Так это «Запад» говорит, что благовествование – необходимая обязанность наша, что при отсутствии настоящей постановки церковного проповедниче­ства у нас заглохнет религиозная жизнь в народе? Что без серьёзного оглашения паствы наше боже­ственно-прекрасное богослужение останется вту­не, непонятым, непережитым, а святые таинства помечутся, как бисер под ноги свиней? Так это, спрашиваю, «запад»? — Что же тогда разуметь под «востоком», какую постановку пастырствования? Скажите. Нет, нет, господа незваные защит­ники «востока», не клевещите на Православие, не навязывайте ему языческое отношение к народу в вопросах боговедения, не возводите свою беспеч­ность и свою мягкую головную подушку в догму православной пастырской практики. Не спорю, это, может быть, соответствует вашему темпераменту и вашему распорядку жития, но зато страшно противоречит существу православно-церковной педагогики... Никогда не забывайте, что с тех пор как царь-колокол упал и перестал звонить, он обратился в простую историческую древность-диковинку.... Устав, как известно, на одном все­нощном бдении указывает до 7 случаев, когда надо обращаться к народу с тем или другим поучени­ем», – писал ещё перед революцией священник-миссионер. (Чепурин «Пойди и убеди их наполнить дом мой» СПб, 1914, март, с.491-94).

На деле нетрудно заметить, что протестантская община в гораздо большей степени контролирует жизнь своих членов. Православный прихожанин скорее может пожаловаться на свою заброшен­ность, на то, что никто им не интересуется, что его не ведут по пути спасения. А стоит протестан­ту пропустить одно собрание – и на следующее утро пойдёт уже серия звонков от «братьев и сес­тёр»: почему не был? Говорят, что Православие и католичество «дорогие» религии, а протестантизм – «дешевле».

Аргумент, конечно, не богословский, но всё рав­но ложный.

Православные храмы держатся на свободных пожертвованиях людей и на платах за разовые требы. Причём те требы, при совершении кото­рых даётся плата в достаточно значимой сумме, совершаются человеком по одному разу в жизни: крестины, венчание, отпевание. Таинства же, к которым чаще всего прибегает православный хри­стианин – исповедь и причастие, – совершаются бесплатно. И разве что поминальная записка с просфорой и свеча оставляют еле заметный след в кошельке. В большинстве же протестантских общин су­ществуют жёстко определенные ежемесячные сборы – «церковная десятина». Нередко «деся­тина» понимается буквально – как требование передачи 10 процентов всех доходов в распоряже­ние пасторов. В ряде протестантских стран введён «церковный налог», который собирает государство (например, Германия и Скандинавские страны). Так что для обычного прихожанина быть православным менее «накладно», чем быть протестан­том. Ещё говорят, что православные сами не молят­ся Богу: за них вычитывает молитвы священник, который и является посредником между Богом и прихожанами, в то время как в протестантизме каждый молится сам от себя. Если речь идёт о молитвенных собраниях, а не о домашних и частных молитвах (где любой человек молится, конечно, вполне самостоятельно), то всё выглядит ровно наоборот. Священники и чтецы в православных храмах сознательно читают молитвы бесстрастно, без эмо­ций – на одной ноте. Всем известна присказка «Читай не так, как пономарь, а с чувством, с тол­ком, с расстановкой». Так вот, пономари так чи­тают не потому, что им надоело сотый раз читать одни и те же молитвы, а потому, что их специаль­но учат читать именно так – нараспев (то есть без «расстановки»), бесстрастно (то есть без «чувства») и без подчёркнутой назидательности (то есть без «толка»).

Дело в том, что в храм приходят разные люди, с разными нуждами и чувствами. Церковные мо­литвы (и прежде всего – библейские Псалмы) со­держат в себе всю палитру человеческих чувств – от гнева до умиления, от славословия до покая­ния. Каждое богослужение несёт в себе и радост­ные, и скорбные слова. Одновременно и равно глу­боко прочувствовать все их практически невозможно. Поэтому человек, пришедший в храм с радос­тью – будет соразмерять движения своего моля­щегося сердца с радостными и благодарственны­ми словами службы. Тот же, в чьём сердце в этот час слышнее звучит покаянный вздох – будет в сердце своём слагать те слова покаяния, которые также рассыпаны по всей службе. Так вот, если по­номарь будет читать «с выражением» – он будет подчёркивать в молитвах именно те места, кото­рые лучше соответствуют его сиюминутному со­стоянию, а оно может отнюдь не совпадать с мо­литвенным настроем всех остальных прихожан. Ему сегодня грустно – и он будет наскоро про­глатывать радостные восклицания и акцентиро­вать покаянные. Ему стало веселее – и вот уже покаянная боль не доносится им до прихожан. Вы­деление любой из тем в симфонии богослужения неизбежно приведёт к тому, что кто-то из при­шедших окажется лишним в этот день. Он при­шёл с покаянным сокрушением – а ему навязы­вают только «Аллилуию». Представьте, что было бы, если бы Шестопсалмие псаломщик начал чи­тать «с выражением»! Остальным молиться было бы уже нельзя – настроения и предпочтения чте­ца были бы навязаны всем. Монотонное чтение пономаря, вошедшее в поговорку, защищает сво­боду молитвенного труда слушающих. Именно «чужие слова» оставляют гораздо больше свобо­ды для собственного построения своей молитвы человеком, чем «импровизация». Вообще же цель православного богослужения не в том, чтобы воз­буждать какие-то чувства, а в том, чтобы преоб­ражать их. Ровное течение православной службы предполагает, что каждый вошедший сам выбирает для себя ряд образов, который ближе к его сегодняшним духовным нуждам. Из него не выдавливают слезу и не исторгают восторги. Он погружается в медленно текущую реку смыслов и от слуха проводит в сердце те струйки, которые ему лично нуж­ны сейчас. Правила православной храмовой мо­литвы разрешают не вслушиваться в весь ход цер­ковных чтений – если какая-то одна мысль встре­тилась сейчас с твоим сердечным чувством, мо­жешь «отстать» от хода службы, остаться с этой именно мыслью наедине в своей молитве, а затем уже вернуться к общей молитве. Напротив, на протестантском собрании идёт по­стоянное эмоциональное давление на слушателей. Тот, кто сейчас читает свою молитву, придыхани­ями, интонациями, жестами выдавливает именно ту эмоцию, которая ему кажется сейчас важней­шей. Всем приходится соучаствовать в чувствах па­стора или произносителя данной молитвы.

В протестантском молитвенном доме, мне кажет­ся, гораздо труднее осуществить желание, знако­мое многим и многим людям, – зайти на буднич­ную службу на десять минут, незаметно и тихо постоять, собраться с мыслями, побыть в храме один на один с Богом, помолиться о своём и столь же незаметно уйти. Ровное и неброское течение будничной православной службы не мешает человеку прямо обращаться к Богу со своими думами. Чтение, пение, церковнославянский речитатив создают общий настрой, а что именно в этом общем устремлении к Богу выскажет из своего сердца тот или иной человек – зависит только от него. Даже то, что язык наших служб не очень поня­тен – даже это может помочь рождению именно личной молитвы. Если я зашёл в храм на пять минут, а то, что читает чтец, мне всё равно непо­нятно, – так я и буду молиться своими словами и о своём. А то, что здесь тише, чем на улице, и тише не только физически, но и духовно, помо­жет мне получше заглянуть в самого себя... А в протестантских храмах слишком громкие гимны, слишком громкие и настойчивые слова мо­литв, слишком императивные и самоуверенные проповеди. Есть минута тихой молитвы – но если ты переступил порог не точно в эту минуту, то свою тишину будет сохранить уже трудно. Молить­ся к Богу от себя и независимо от того, что проис­ходит в собрании, здесь гораздо труднее.

Говорят, что православные молятся заученно по книжке, а протестанты – от сердца, своими словами. Но, как ни странно, именно «чужие слова» ос­тавляют гораздо больше свободы для собственно­го построения человеком своей молитвы, чем «импровизация». Каноническая молитва священника в храме охраняет молитвенный труд остальных. Священник может быть бесталанен, неискренен, мало духовен. Но он говорит не свои слова! И по­тому всё равно его речь и духовна, и талантлива! Он говорит слова, отфильтровавшиеся за тысяче­летия. Такими же малопривлекательными каче­ствами может обладать и протестантский пастор. Его прихожане, однако, в этом случае обречены выслушивать его потуги «вдохновенной молитвы». Православный «чин» делает священника малозаметным. Одной и той же интонацией, те же слова и те же мелодии выпевают священники самых разных духовных достоинств. Не на себе центрирует внимание православный священнослужитель. Не столько он ведёт службу, сколько служба ве­дёт его. Напротив, протестантский проповедник вынужден ставить самого себя в центр внимания. Он понуждается говорить с аффектацией, чрезвычай­но натянутым голосом, сильно жестикулируя, поворачиваясь из стороны в сторону, повторяя на разные лады общие, всеми употребляемые фразы.

Говорят, православный просто читает книжку, «вычитывает», а не молится. По моим наблюдениям, гораздо меньше молит­вы в публичных молитвенных возвещениях про­тестантов. Присмотритесь к человеку, который громко молится в присутствии других людей. Он ведь думает не «к Богу» – а о том, как бы получше сказать «про Бога». Он думает не столько о своих кровных духовных нуждах, а о том, как поэффектнее высказаться в присутствии своих собратьев. Ему некогда молиться – он «творит», мучительно рождает экспромт.

Вообще «все гонители традиционного обряда не замечают, что в действительности они вводят толь­ко... новый обряд. Так протестантизм, подняв дер­зновенную руку на вековой и эстетически пре­красный католический обряд, только заменил его другим, бедным и сухим, прозаичным обря­дом, в пределах которого, однако, возможно быть старообрядцем нисколько не меньше, чем при самом пышном ритуале. Так наши сектанты божественную красоту православной литургики заменяют скучными и бездарными «псалмами», - сухим протестантским обрядом». Вот отчёт о баптистском обряде крещения: «По окончании пения хора брат А.Н. Карпов предла­гает собранию петь общим пением бодрый, радост­ный гимн № 306 из Сборника духовных песен, который верующие поют с особым духовным подъёмом: «Я у брега погребенья, у могилы водяной, В жертву Богу без сомненья отдаюсь я всей душой. О, прими меня, Спаситель, в Церковь верную Свою; Верю я, мой Искупитель, в Кровь пролитую Твою...».

Часы пробили 7. Пресвитер-креститель подходит к баптистерию, наполненному водой, и опускает­ся в него по ступеням. Прежде чем начать кре­щение, он в баптистерии, по грудь в воде, совер­шает мысленно краткую молитву, после чего под аккомпанемент хора, который исполняет гимн «Той чудной вести твердо верю я», к баптистерию один за другим подходят крещаемые... В течение всего акта крещения хор поёт гимн «Той чудной вести твердо верю я», повторяя каждый куплет по нескольку раз, пока не были крещены все сорок человек. Крещение кончено. Поблагодарив Господа, брат А.Н. Карпов также ушёл переодеваться. На кафедре в это время брат Я.И. Жидков, который предлагает спеть общим пением гим­ны № 113 и № 229 из Сборника духовных песен. После пения хора брат Я.И. Жидков предлагает спеть общим пением ещё один гимн: «Как счаст­лив я» (Сборник песен, № 305), который верующие поют с большим подъёмом. «По вере я в Него крещён, отвергнув грех и плоти власть», - с особенно радост­ным чувством поют эти слова только что крещён­ные. Во время пения происходит сбор доброволь­ных пожертвований на нужды церкви: содержа­ние помещения, отопление, освещение, ремонт, приобретение вина для хлебопреломлений, изда­ние журнала «Братский вестник», на различные командировки братьев и зарплату как служите­лям церкви, так и другим сотрудникам, работаю­щим в Московской общине и во ВСЕХБ». И что – это свободнее, глубже, человечнее, по­этичнее, чем православный обряд крещения? По мнению протестантов, православные слиш­ком почитают рукотворные, человеческие святы­ни, которые для них заслоняют Живого Бога.Но именно у протестантов обретается вера в тварь – для них Слово Божие и есть Библия: Ло­гос воплотился не столько во плоть Иисусову, сколько в строчки книги. Православный человек не скажет, что Бог жи­вёт в иконе или что Бог есть икона. Протестант готов это сказать о Библии. При разговоре с протестантами труднее всего им даётся ответ на вопрос: «Что оставил Христос людям после Своего Вознесения?» Они настойчиво твердят – «Библию». Я пробую им пояснить, что Христос оставил нам Самого Себя, оставил Свой дух в Теле Своей Церкви, – но мои собеседники до последней возможности стоят на своём: книги, книги оставил нам Спаситель, по книгам мы бу­дем жить, книгами руководствоваться, в книге для нас заключено Откровение Божие...

Есть, впрочем, у протестантов нечто, чему я ис­кренне завидую. Это — их название, trade mark (англ, «торговая марка, фирменное назва­ние»). Я тоже хотел бы называть себя «протестантом». Это очень красивое, мужественное слово, созвучное современной моде на диссидентство. Нельзя одновременно обвинять Православие в коллаборационизме, в приспособленчестве, в обмирщённости и притом ругать его за неумение и нежелание модернизиро­ваться. Я знаю, что среди тех священников и православ­ных интеллигентов, которые отстаивают церков­нославянский язык, многие ощущают в отрица­нии русского языка именно эстетику протеста. Была своя красота в дореформенном католичестве»…

«О духовном сословии часто говорят пренебрежительно, и это давняя традиция. Но каковы бы ни были недостатки его, в этой среде так обыкновенно встречаются люди праведные, люди поистине Божьи, и это гораздо удивительней... Обыкновенный рус­ский священник — не проповедник, не миссионер, но он - человек, как правило, незамутненной, неколебимой веры. Конечно, он не всегда умеет жить по ней, но ему самому в ней как-то привольно, в ней ему хорошо, и вот к этой щедрой, раздольной «естественно­сти» своей веры он — не навязчиво, ненароком — умеет приоб­щить и других. У него нет особых трудностей с «демифологизаци­ей», и его не точит сомнение в полезности его жизненного дела. Скорее уж следовало бы упрекнуть его в избытке благодушия пе­ред лицом наседающего атеистического мира. За его плечами сто­ит полнокровный, глубоко укоренившийся в душе литургический опыт, и о него разбиваются многие беды и житейские неурядицы. И мало кто из людей так конкретно чувствует свою пригодность, свою необходимость другим, ближним, и это чувство как нельзя более характерно именно для сегодняшнего дня и для наших условий» (В.Зелинский).

Рим.10:17 – «Итак вера от слышания, а слышание от слова Божия». Мф.20:6 – «Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашёл других, стоящих праздно, и говорит им: что вы стоите здесь целый день праздно?»

Гнусные насмешки творит над человеком

Низвергнутый с небес лукавый херувим,

Здоровье обещает в природе, без аптеки,

Огонь разжечь от холода в крови.

«Учитель» Иванов, по имени Порфирий,

Корнеев сын, безграмотный картёжник;
Надулся на безбожестве зловредный чирей.

Теперь, видать, в огне безумного корёжит.

Как многих погубил, разделся и не стыдно,

«Учителем» зовут безумца-старика.

Абракадабру нёс, был бесноватый, видно,

И в бешенной гордыне, да вовсе не слегка.

В глубинах преисподней подобные безумцы

Отвергшиеся Бога, спасенья во Христе.

Из тела душу грешную проверенным трезубцем

Изверг злой демон, сеятель страстей.

Дня не пройдёт, чтоб дьявол не смущал,

Не высевал новейшие теории и ереси,

То в крестный ход сгуртует, толкётся на мощах,

Мироточеньем душит – одни сплошные прелести.

А Слово Иеговы, божественная Библия

С прекрасным толкованьем живых святых отцов

Легко бы всех избавила и увела от гибели,

И воскресила тысячи и больше мертвецов.

Виновны, пусть и косвенно всегда архиереи,

И их попы-кудесники с гремящими кадилами.

Лишь Дух Святой Писанием замёрзших отогреет,

Там трапеза накрыта Спасителем обильна.

Что не по Слову Божию - есть демонов насмешка,
Сам сатана вид ангела умеет принимать.

Кто не родится свыше, тем плакать неутешно, –

Сокрытие Писания есть высший криминал.

Не позволяйте дьяволу смеяться над собой,

Он - архитектор мерзостей и гнусностей паскудных.

В его системе выверенной тут же будет сбой.

Победу торжествуйте по праздникам и в будни. 11.05.07. ИгЛа

• < Назад
• Вперёд >