|
«А
впереди у нас тюрьма. Немного осталось...» –
Игнатий это сказал спроста, без
всяких кривых намёков на текущую жизнь и политику, однако
«тюрьма» всё равно
прозвучала невесело, хотя именно к тюрьме лежал наш путь.
Сергей МАКАРОВ
...Утлый
автобус
размером со спичечный коробок докатил нас до окраины Барнаула, и дальше
мы
пробирались закоулками-переулками среди одноэтажных хибар, которые
густо
лепятся обыкновенно по окраинам городов, делая их похожими на большую
деревню.
А впереди на вершине горы – облако ни облако –
выделялись застройки, которые
теснились друг к другу и, похоже, парили над городом, контролируя
окружающее
пространство. Огромное беззвучное существо, похожее на НЛО.
–
Это и есть
тюрьма...
Когда
мы перешли
речку Барнаулку, дорога стала забирать круто вверх. Стылый воздух был
чист и
прозрачен, как прозрачен и чист он бывает в зимние, морозные дни, и
только в
низине, где мы были минутой назад, за рекой, густо стелилась чёрная
пелена
дыма. Контраст был разительный. Там – чадно и копотно. Здесь,
на высоком речном
берегу, – светло, снег искрит, зеленеют молодые сосны... И
если бы не тюрьма!
Она явно занимала не своё,.. ей не принадлежавшее место в природе.
–
Так! Так! Всё
верно, – согласился Игнатий, и голос его прозвучал в тишине,
как из
камеры-одиночки. – Так! Так! Здесь когда-то был женский
монастырь. Для
монастыря оно, верно, место достойное, лучше не бывает. А потом, в
революцию,
сюда явился красношлемный отряд. Понимаешь? Монахинь поставили у обрыва
и, как
водится, расстреляли. И старых... И молодых... И вообще... В этих
местах были
массовые расстрелы. В братских могилах лежат здесь сотни и тысячи... Я
покажу...
С
широкой
накатанной дороги мы свернули на узкую, в один след, тропинку, и
вскоре, через
полсотни шагов, в деревьях я увидел заснеженный обелиск серо-зеленого
мрамора.
На могильном камне была выбита надпись. «Невинно убиенных,
– прочитал Игнатий и
после первых слов медленно перекрестился, – невинно убиенных
пусть сила правды
воскресит». Прочитал и опять помолился.
Потом
мы молча
постояли, сняв шапки.
ИГНАТИЙ
ЛАПКИН. ОН ЖЕ ИГЛА
Когда
в редакции
«Вёрст» мне дали пачку документов и газетных
публикаций, где так или иначе
светилось это имя, я, прочитав, растерялся. Повеяло вдруг неизъяснимой
тревогой
и ясно стало, что дело это необычное, непростое, возможно, с
мистической
начинкой, и самым разумным было бы отказаться от него, не ввязываться.
Кто
же он
всё-таки, этот загадочный Игнатий, Игнатий Тихонович Лапкин, Иг. Ла?
Рядовой
политзек недавних времен, канувших в Лету? Неистовый пророк-обличитель,
которому открыты тайны Божьего бытия – глас вопиющего в
пустыне – или новый Аввакум,
гремящий огненными словесами в защиту чистоты веры? То он в узилище
заточён и
срок мотает. То на свободе печки кладёт, зарабатывая на пропитание. То
вновь в
темнице. Одни хулят его, сочиняя о нём небылицы. Другие внимают.
Кто
же
неугомонный сей?
Воображению
рисовался некий богатырь – не подступись! Зашибу! Отыди!
– впору действительно
отказаться было от поездки на Алтай. Но задание на то и задание, чтобы
его
выполнять...
–
Мир дому сему!
– сказал я с порога, как учили мудрые люди.
–
С миром
принимаем! – ответили из глубины комнаты. Навстречу вышел
бородатый старец в
рубашке навыпуск и подпоясанный тесьмой, по-старинному. Ростом он был
невелик.
Телом худ. Какое уж там богатырство! Он был, как пушистый шмель, в
движении –
борода и седеющая шевелюра усугубляли сходство, – казалось,
дунь посильнее – и
полетит он по воздуху, как невесомый. Правда, насчёт шмеля добродушного
я,
кажется, малость ошибся. Нет! Это был задиристый, непримиримый боец,
воин веры,
который всю жизнь посвятил изучению Св. Писания. И не только изучению
–
претворению его в реальную жизнь.
Обстановка
в
комнате была крайне проста. Письменный стол. Две кровати железные. И
книжные
стеллажи от пола до потолка. А в красном
углу,
конечно, – иконы, иконы, иконы... Да ещё возле дверей швейная
машинка –
безраздельная собственность Надежды
Васильевны, жены и верной спутницы Игнатия, на плечах которой лежит всё
бремя
хозяйственных забот...
...Меня,
всем
опасениям вопреки, они встретили приветливо. Я был простужен, нутряной
кашель
замотал, и Надежда Васильевна тут же кинулась отпаивать меня чаем,
настоянным
на травах. А Игнатий Тихонович рассказывал о себе не таясь.
–
Я пять тюрем
прошёл, – говорил он. – Баланду всякую похлебал. А
барнаульскую тюрьму признаю
как лучшую. И кормёжка здесь приличная. И чистота. И обхождение...
Наверное,
это по молитвам расстрелянных монахинь... Впрочем, что я говорю? Лучшая
тюрьма
– это та, которую разобрали по кирпичику. Верно?
НЕМНОГО
ИСТОРИИ, ИЛИ ПЕРВЫЙ МОНОЛОГ ИГНАТИЯ ЛАПКИНА
–
Смертная баня,
которую устроил России Ленин,
страшно отзовётся
на духовной жизни народа. Уже в 1918–1919 гг. казнено 28
епископов и 1414
священников. В 1922 году – 2691 человек из белого
духовенства, 1962
монашествующих, 3447 монахинь и послушниц. «Чем большее число
представителей
реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам...
расстрелять,
тем лучше». Это жаждет крови ВИЛ, Ленин. И тысячи! Тысячи
невинных полягут
ещё...
Однако
при
Патриархе Тихоне
церковный
народ в целом сохранял свою внутреннюю свободу и чисто православный
облик. Хуже
стало, когда власть церковную незаконно возьмёт митрополит Сергий,
он
станет внедрять в сознание верующих, будто христианство по существу не
отличается от коммунизма, и будет преследовать цель –
установить
противоестественный союз между безбожной властью и Православной
Церковью, союз
Христа и, по сути, дьявола. Ересь ересей стала незыблемой для
Московской
Патриархии после принятия декларации Сергия
в 1927
году. Тотальный обман стал нормой для архиереев и почти всех
священников. С
этого года епископы, все без исключения, подбираются Советом по делам
религий.
И, конечно, самые подходящие, с точки зрения властей! Даже ныне
действующий
Патриарх Алексий
II
избран с «благословения» руководителя КГБ Крючкова,
который всем гэбэшным
управлениям заранее разослал шифровку, предлагая способствовать, чтобы
на
патриарший престол был избран угодный им Ридигер.
Характерной
чертой церкви стали ложь и ложное, показное смирение. Из среды
служителей
алтаря вербовались агенты для слежки и доносительства. Об этом не
умолчать.
После выпаривания в пробирках КПСС родился новый тип священника,
трусливого и
на всё согласного с безбожными властями ради чечевичной похлёбки.
Любому
человеку, без предвзятости рассмотревшему духовное состояние Московской
Патриархии и тех, кто осквернился сотрудничеством с антихристами,
понятно, где
Божия правда. Кто более прогибался перед советской властью? Кто столь
щедро
курил ей фимиам, как не Московская Патриархия? Вот хотя бы несколько
выдержек
из славословий тех, кто предавал Церковь Христову. Патриарх Христофор:
«Маршал Сталин...
под
руководством которого ведутся военные операции... имеет на то обилие
Божественной благодати и благословения». Тирану, кому и в аду
мало места,
другой патриарх продолжает самым бесстыдным образом кадить по случаю
его
смерти.
Коммунисты
фактически сумели создать свою карманную, удобную, во всём им послушную
госцерковь. Иерархи церкви от коммунистов получали даже ордена и
медали.
Награды! Но для христианина награды – это следы бичей на
спине за исповедание
Христа. Теперь добавим сюда экуменизм. Это тоже неотъемлемая часть
сергианцев,
участников всеереси на бесовских радениях в мировом Совете церквей,
прообразе
церкви Антихриста. Коммунисты, те, хотя и безбожники, однако к концу
своего
пребывания у власти всё же как-то сделали шаг к покаянию, признав, что
немало
наломали дров, что на их совести репрессии, кровь народа, гонения и
притеснения
всевозможные, названы даже имена особо ярых приспешников режима... И
только
Патриархия, тайно и явно тому режиму служившая, словно набрала
в рот воды. И это наши светлейшие и чистейшие, кто должен быть совестью
народной. Ни гугу! Ни единого слова покаяния! Давно рассекречены
агентурные
клички архиереев и благочинных, но ни «дроздовым»
ни «адамантам», ни «аббатам»
вроде как и не стыдно. Земля вопиёт – покайтесь! А они зовут
к миру и пугают
расколом. «Да не думают, однако, – говорит Григорий
Богослов, – что всяким миром надобно дорожить, ибо знаю, что
есть прекрасное
разногласие и самое пагубное единомыслие; но должно любить добрый мир,
имеющий
добрую цель и соединяющий с Богом. Но когда дело идёт об явном
нечестии, тогда
должно скорее идти на огонь и меч. Всего страшнее бояться чего-либо
более, нежели
Бога, и по сей боязни служителю истины стать предателем учения веры и
истины».
КТО
И КАКИЕ ГОЛОСА СЛЫШИТ
Чем
больше я
слушал этого странного и колкого человека, тем сильнее укреплялась
уверенность,
что вселенские часы, если таковые возможны, по неизвестной причине дали
сбой –
а вдруг умышленный? – и, вместо того чтобы появиться на свет
где-то на заре
апостольской раннего христианства, этот непоседа петушиного характера,
досаждающий всем и вся несдержанным, дерзким словом, родился с
задержкой как
минимум на две тысячи лет выговаривать сильным мира сего правду в
глаза,
которую, по его убеждению, они извратили до непотребства и продолжают
искажать
каждый день.
–
За всю жизнь,
– говорит Игнатий, – а мне уже на седьмой десяток
пошёл, за всю жизнь я ни разу
не осквернил своих уст неправдой. Даже в тюрьме, на допросах...
Ладно,
пусть
часы мировые ни при чём. Но не зря же молвится, что пути Господни
неисповедимы.
Живёшь, коптишь беззаботно небо и не ведаешь, что в любое мгновение мир
для
тебя способен повернуться самой неожиданной стороной. Был здоров и при
силе – а
пришло бессилие и нездоровье. Жил, процветал – глянь, не
стало тебя, уже поют
отходную. Ушёл и следа не оставил. А бывает чудесное. Вроде, как все,
тянешь
лямку, ешь, спишь, и вдруг, как луч невидимый, пронзает, освещая каждый
закоулок души, наполняя её чудесной силой. Немногие через это прошли,
но есть
счастливцы. Человек и внутренне меняется, и внешне. Он сам не понимает,
что с
ним сделалось. А людям, его окружающим, «ясно», им
кажется, что их друг повредился,
они крутят пальцем у виска, дескать, смотрите-ка, парень наш
«того», спятил,
кажется...
Игнатий
это
прошёл, когда был ещё матросом Дальневосточного флота. Однажды,
неожиданно для
себя и сослуживцев, ночью в казарме прочитал вслух: «Отче
наш, Иже еси на
небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля
Твоя...»
Мосты
были
сожжены. И вскоре, как следовало ожидать, его упрятали в психушку. Хотя
никакие
врачи не способны объяснить подобных метаморфоз. Обновлённому сознанию,
кроме
Священного Писания и молитвенных слов, уже ничего более не надо. Все
помыслы –
к небу. Человек любые гонения готов претерпеть... У Игнатия вдобавок
открылась
способность к иностранным языкам. Прежде не понимая в них ни аза, он
научился
свободно изъясняться на английском, французском, немецком... Откуда?
Что?
Психиатры много лет кололи и пичкали его всяким снадобьем, искали
улики, что
действительно он болен и неисправим. Даже в тюрьме донимали.
–
А вы голоса
какие-либо слышите? – допытывались они. И он понимал, чего
добиваются от него,
но, бессильный противиться, позволял себе улыбнуться.
–
Конечно! И
много раз на дню.
–
Какие? Что за
голоса?
–
А вот... В
камере зеки матерятся. С утра до вечера слышу...
...Первый
срок
он получит за то, что вслух прочитает и запишет на магнитофон
– затем
тиражировать станет и тайно распространять –
«Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына,
сочинения Златоуста, Иоанна
Кронштадтского, Игнатия Брянчанинова,
Жития Святых, в том числе и новомучеников, пострадавших от советской
власти...
Был, однако, оправдан. А вскоре арестован вновь. На свободу выйдет в
1987 году,
когда по Указу Президиума Верховного Совета СССР были освобождены все
210
политзаключенных страны. И он в их числе. Ещё через пять лет будет
реабилитирован. И с тех пор каждую неделю по вторникам посещает тюрьму,
читает
там проповеди, распространяет церковную литературу... Кроме того, ведёт
курс по
изучению Священного Писания в Государственном техническом университете.
Нередко
выступает по радио и с газетных страниц. От митрополита Виталия,
Первоиерарха Русской Православной Зарубежной Церкви, имеет
благословение на
всестороннюю миссионерскую деятельность – проповедь слова
Божия, защиту и
укрепление веры в Российской Православной Церкви. Подобных
проповедников на
пространствах России более нет никого. Он единственный. И он
— не самозванец.
КОРЕНЬ
ЗЛА, ИЛИ ВТОРОЙ МОНОЛОГ ИГНАТИЯ
–
Когда меня
спрашивают, что такое Московская Патриархия, я отвечаю одним словом:
«Ложь!» А
если двумя словами: «Страшная ложь!» Может быть, я
святотатствую? Нисколько...
Узок
и тесен
путь, ведущий в Царство Небесное. И начинается он, между прочим, уже на
земле,
при жизни, когда человек восхотел перешагнуть спасительный церковный
порог.
Однако самая первая ошибка нынешнего православия –
неправильный вход в Церковь.
Принять крещение ныне проще пареной репы. Мзду уплати – и
препятствий нет. В
лучшем случае священник для проформы спросит, веруешь ли, а может и не
спросить. Для взрослых крещаемых даже не нужно стало поручителей, кого
называют
крестным отцом и крёстной матерью. Нередко можно увидеть, как возле
купели
выстраиваются и по 10, и по 20 человек. Солдатским строем в объятия
Христа!
Покадил поп кадилом, ладошкой помочил макушку несчастному человеку
– и готово
дело. Иди! Теперь ты крещёный! А это обман! Профанация ключевого
таинства, на
котором зиждется всё христианство. Мочёный – не крещёный! Он
как был для
церковной жизни чужим, чужим и остался, хотя крестик ему нацепили на
выю.
Подобным способом окрещённые – не спасутся. И невозможно
представить всех
последствий этой жуткой трагедии для человека. Без оговорок надо
признать, что
священники в данных случаях просто-напросто обманывают, не ко Христу
ведут
людей. Не ко Христу! Настанет час, и в Судный День лжецы ответят за
это. Я знал
одного батюшку, он в тюрьме за малые сроки окрестил 740 заключенных.
Казалось
бы, великий деятель. Стольких обратил! Но я тоже ходил в ту тюрьму и
знал этих
неофитов, беседовал с ними. Могу засвидетельствовать, что окреститься
они
окрестились, однако как были наркоманами, куряками, матерщинниками,
гомиками –
ими же и остались. Крестились они без покаяния за прошлую недостойную
жизнь,
без сокрушения и желания открыть новую – чистую страницу в
своей исковерканной
жизни. (Речь идёт о Скачкове о.
Михаиле)
Кому
же нужна
показуха и пустая цифирь? Кстати, работники Патриархии много трубят о
восстановленных храмах. Разумеется, хорошо, что храмов больше
становится.
Только не тем утешаться надобно. Настоящая радость не в кирпичах,
ажурно
сложенных, не в одеяниях и ризах, не во внешнем благолепии –
а в истинном
единении с Богом. А если тяп-ляп да кое-как, для денег или для
«политики», то
очень скоро и горько восплачем...
Что
же касается
крещения, то, согласно канонам, совершается оно полным и троекратным
погружением. «Во имя Отца. И Сына. И Святого Духа».
И мало человека в воду
погрузить. Что из того? Был грешник сухой, станет грешник мокрым.
Главное,
чтобы в человеке внутренний переворот совершился, произошла встреча с
Христом и
чтобы он стал жить по-христиански. Опять же канонами предусмотрено для
этого
обучение – катехизация – от нескольких месяцев до
трёх и более лет. И пока оно
длится, обучаемый числится в разряде оглашенных. Он в ряды верных ещё
не
принят. Он как бы проходит испытательный срок. И когда на литургии
дьякон
возглашает: «Оглашенные, изыдите!» – это
не просто дань раннему христианству,
это команда, чтобы те, будучи ещё не принятыми в церковный круг,
покинули
общество молящихся и ушли в притвор, поскольку начинается та часть
службы, где
имеют право присутствовать только верные. А кто-нибудь выходит? Никто!
Так
неужели слова эти – пустое сотрясение воздуха? И поскольку
команда покинуть
храм игнорируется, церковь становится проходным двором. Христиан там
горстка.
Остальное – жижа! Пульпа! Рядом с верными не только
оглашенные стоят, но и
обыкновенные зеваки с улицы, которые зашли поглазеть, потолкаться...
Однажды,
будучи проездом в Киеве, я посетил Владимирский собор и –
грешен – битый час
простоял у входа, вёл учёт шатунам, которые то входили в храм, то
выходили. Без малого
человек 700
насчитал. Столько вошло в храм и столько же вышло...
Вокзал!
Настоящий вокзал! Таковы порядки и
распущенность в церквах.
Всех
канонов и
правил, регламентирующих церковную жизнь, на Вселенских соборах принято
719. Из
них 413 ежедневно и умышленно нарушается. Ну какая же это церковь?
*
* *
Однажды
я
спросил:
–
Игнатий
Тихонович, прости! Ты так смел и отважен. Даже против иерархов высоких
поднимаешь голос. А нет ли сомнений в собственной правоте? Богу ли
служишь?
–
Да, – ответил
он. – Иду не оглядываюсь, кто передо мной, патриарх или
кто-то. Я обязан
сказать истину. И утверждаю, что чище, выше и красивее, чем
православие, нет
ничего. Но преступники попы сумели спрятать от народа живого Христа.
Храм Божий
они превратили в торговый дом. «Дай-дай!» Для них
деньги на первом месте. За
крещение – плати. За венчание – плати. Умер
– плати. А молиться не учат. Мне
больно, когда люди приходят в церковь и уходят, ничего не познав, народ
остаётся во тьме, а виноваты они, священники, – они скрыли
Христа. Нет
проповеди! Нет живого слова! Это самые страшные враги истины Христовой.
А
станешь им говорить – сразу злятся. Они ненавидят Слово
Божие. Я правду говорю,
а когда человек говорит правду, рядом Бог» («Вёрсты»
от 29.02.2000 г.).
«Умереть
и воскреснуть»
«Старинное
алтайское поселение обрело новую жизнь через православную общину. Из
деревни с
говорящим названием Потеряевка – второе письмо. Сергей МАКАРОВ
А
паспорт носите
с собой?
Всё
было как в
детективном кино. Едва я отворил калитку во двор, у меня тут же
спросили
паспорт. Вопрошающий был строг, как начальник конвоя строг к
подконвойному,
словно я ненароком забрёл не туда. Вчера меня уверяли, что по
указанному адресу
находится православная церковь, однако вокруг ничего церковного не
было, ни
колокольни, ни купола под крестом, а одноэтажная хоромина в семь окон
без
наличников по фасаду – вход со двора, окна зашторены
– смотрелась нелюдимо и
мрачно. Вдобавок эта охрана... (Третьяков
Игорь)
Тем
не менее
молодой человек, меня задержавший, был весьма приветлив. Редкая
бородёнка
по-детски курчавилась у него по лицу и, просвечиваясь насквозь, делала
его ещё
более дружелюбным.
–
Ну, брат, ты
даёшь! – улыбнулся я, озадаченный столь резким приёмом.
– Ты зачем такой
строгий?
В
ответ он тоже
улыбнулся, и голос его враз потеплел.
–
А-а... Вы,
наверное, корреспондент? Тогда ладно, проходите. Вас ждут.
Так
что с
адресом ошибки не было. А церковь, обыкновенная православная,
находилась именно
здесь. Только, не имея внешних опознавательных атрибутов, она как бы
спряталась
внутри этой неказистой хоромины с семью окнами по фасаду. Остальное
– хор
певчих, горящие свечи, священник с кадилом – всё было
привычно, как всюду, и
вместе с тем...
Что-то
было не
так. Почему, к примеру, служба служится в обыкновенной избе? Не в
обычном
храме, что было бы более пристойно. Почему женщины низко, почти до
глаз,
подвязаны платком, как монашки? Почему так много бородатых мужчин?
Почему все
подпоясаны тесьмой поверх рубашек? Казалось, я угодил куда-то в
прошедшие
времена, в компанию старинных русских людей, каких можно увидеть разве
что на
картинах художников. Вездесущий Игнатий Лапкин, с кем мы познакомились
накануне, после заутрени мне кое-что объяснил. Он принял моё удивление
как
должное.
–
У нас община
особая. Мы относимся к Русской Зарубежной Церкви. И таких общин по
России, я
думаю, не сыскать...
...Многое
опять
упиралось в его тюремные дела. Когда его брали и судили за самиздат, он
был уже
владельцем крупнейшей духовной фонотеки, равной которой, возможно, не
было в
мире; там были Жития Святых, начитанные на плёнку, и произведения
запрещённых в
Советском Союзе писателей, и поучения отцов церкви; общий объём
звучания
превышал 2500 часов непрерывного звучания (с интервью с раскулаченными
и
репрессированными); и вся эта роскошь, угодив в разряд вещдоков, после
суда
уничтожена. Кто бы знал, что Игнатия освободят? Что его признают
жертвой
политических гонений? Здравствуй, кум, под лестницей! Отдай, не греши!
Возврати
моё законное! А возвращать-то нечего, всё в огне сгорело. И тогда в
порядке
компенсации ему отдают целое подворье в черте города Барнаула общей
площадью
свыше 200 квадратных метров. Но Игнатий Тихонович –
бессребреник! И поскольку
церковная община, старостой которой он является, не имеет места для
богослужений, всю полученную недвижимость он, разумеется, отдает в
пользование
общине, половину под церковь, половину под жилье тем верующим, кому
негде
преклонить головы. Лично ему ничего не надо.
О
БОРОДЕ. ДОСТОИНСТВЕ. И БОЖИЕЙ ДЕСЯТИНЕ
(Из
бесед с Игнатием)
–
Когда меня
спрашивают, что в моей деятельности главное, я показываю на общину.
Ранее
совершенно чужие, разные по взглядам и положению люди –
студенты, служащие,
рабочие – сделались единой семьёй. Роднее родных! У них всё
едино – и пост, и
молитва, и милостыня. Все знают друг друга. Что у кого в семье? Кто
куда
уезжает? Кто заболел? Как дети? Кого навестить надо? За кого помолиться
особо?
–
Но зачем в Зарубежную Церковь переходить? Своей, Московской, мало?
–
В «московской»
церкви сплочения среди верующих, как у нас, нет и в помине. Там даже
священник
не знает всех «прохожан». Одни приходят, другие
уходят. И они сами не знают
друг друга. Там нет единства. И мы долго думали, как избавиться от
мерзости
такой. И Бог дал, по молитвам. Мы начинали – нас было 12.
Стало – 70. Принимаем
не всех, и приживаются тоже не все, человек, наверное, 40 пришлось
отсечь.
–
Как? Почему?
–
Причин много.
К примеру, мы не принимаем в свои ряды пьяниц и трубокуров. И только
из-за бороды
отсеялось человек десять мужчин. Бороду бритвой не трогать! И это
обсуждению не
подлежит. Так же как женщине надо носить платок. Один дружок побрился
– на год
был удалён за порог, пока борода вновь не отросла. Мы ни в чём и нигде
не идём
на уступки. Это только язычники, они в жизнь будущего века не веруют,
стараются
продлить молодость и ходят безбородыми, наподобие женщин. А борода,
между
прочим, знак мужского достоинства. Что Бог дал, то береги.
–
Можно подумать, что клок волос – самое важное...
–
Каждый пусть
понимает, как может. Но Христос говорит: «В малом верен. Над
многим поставлю».
А наша община учит и воспитывает. Тунеядцев не держим. У нас каждый
работает.
Опоздал на службу – письменно объяснись. Опоздаешь вновь
– батюшка может
наложить епитимью, церковное наказание. Крикунов и бузотёров тоже не
держим.
Уважай звание христианина, себя сдерживай.
–
Как относитесь к воинской службе? Есть у вас молодёжь?
–
Есть. И много.
И всем говорим, что «косить» от армии для
православного человека недостойно.
Срок настал – иди и служи. Однако присягу не принимай.
Присяга – это клятва. А
сказано: «Не клянись». Но служи по совести. Раненых
спасай. Грузы грузи. Пошлют
на минное поле, где можешь погибнуть, иди безропотно и, если надо, умри
как
солдат. Только оружия в руки не бери. Ибо сказано: «Не
убий». Меня спрашивают:
дескать, так и армия не нужна? Нужна! На контрактной основе, кто не
верует.
Армия в древности всегда наёмной была. И весь сказ.
–
Хорошо. А в чём отличие вашей общины от церковной жизни в патриархии?
–
Всех отличий
не перечесть. Мы живём по канонам. В патриархии Церковь превращена в
торговый
ларёк. Свечки, крестики, книги, просфоры... Неужели Церковь созиждена
для
торгашей? Христос не зря опрокидывал столы менял и торговцев, бичом
бичевал
ослушников. Какие ещё нужны объяснения? Церковь – дом молитв
есть, не купли.
Здесь не место коммерции и наживе. А мы у себя даже все требы и
таинства
совершаем бесплатно. Мы же свои. Мы братья и сёстры.
–
Но Церковь должна на что-то существовать. Надо платить зарплату
священнику,
певчим. Где средства брать?
–
Тысячи лет
существует такое понятие, как «десятина». Кто её
отменял? По правилу каждый
верующий обязан отдавать в церковь, священнику, десятую часть всех
своих
прибытков. От зарплаты. От пенсии. От торговой выручки. Не нравится?
Жалко? Но
это Божие установление. Ибо десятая доля всех доходов твоих тебе
изначально не
принадлежит. Это Божие! Отдай – не обеднеешь. Больше отдашь
– больше к тебе
вернётся. Есть, кроме того, по желанию, и вторая десятина, на бедных и
нуждающихся.
Есть и третья – как жертва на свечу, на елей, на
строительство храма, на
бесплатную литературу, на даримые крестики при крещении. Лично я всю
жизнь
отдаю не десятину, а девять десятин...
–
Кстати, о крещении... О нём много всяких кривотолков ходит.
–
Да! Московская
Патриархия таинство крещения, к сожалению, упростила и превратила в
ничто. А
наша община соблюдает заветы сполна. Надо понять, что всякое обливание
и
мочение головы при крещении за крещение не признатся, кто так крещён,
подлежит
настоящему крещению, как совершенно не крещёный. Зато там усердно
обучают,
через какое плечо, правое или левое, надо передавать свечку во время
богослужения.
–
Через какое же правильно?
–
Ни через
какое! Торговля свечками в храме запрещена. Я же говорил... Могу
добавить, если
угодно: у нас, на Алтае, теперь родилась ещё одна, наша дочерняя, точно
такая
же община. Но это в деревне. Хотите там побывать?
ПОТЕРЯННАЯ
В СТЕПИ... И ЧЕЛОВЕК ИЗ ПОЕЗДА
Первая
страница
этой необычайной повести, которая в наши дни получила неожиданное
продолжение,
помечена 1818 годом. На скрипучих телегах до алтайских степей каким-то
чудом
через леса, через горы, по бездорожью доехали-добрались мужики-кержаки
аж с
Рязани, с Сапожковского уезда. Потеряевы,
Кубасовы, Рыжковы... Наверное, долго им грезилась вольная воля, земля и
жизнь
чистая, без притеснений, по Божиим заветам... Земли в Сибири не меряно.
Разделывай сколько хочешь, скот разводи, пшеницу сей, служи царю и
Отечеству...
Новый посёлок назван был Потеряевкой, по фамилии старейшего поселенца.
И к 1926
году здесь числилось 81 крестьянское хозяйство, 176 душ мужского
и 169
женского пола. Веки бы вечные жить! А через тройку лет мужиков-кержаков
Потеряевых,
Кубасовых, Рыжковых вместе с детьми и стариками затолкают, как скот, в
товарные
вагоны, из вагонов затем перегрузят на баржу и потащат вверх по Оби на
север, в
Нарымский край, печально известный... В Потеряевке будет создан колхоз,
колхоз
превратят в совхозное отделение, а спустя полвека, если вести отсчет от
разбоя,
учинённого над потомками первопоселенцев, в деревне не останется ни
единой
живой души – и только подгнившие кресты на могилах сельского
кладбища будут
подсказывать, что в прошлом места эти благодатные, а ныне поросшие
бурьянной
травой, были когда-то заселены.
На
просторах
государства российского к тем временам несчётные тысячи деревень и сёл
бесследно исчезнут с лица земли, растворятся, истают на пути к светлому
завтра,
к обещанному коммунизму, и Россия, Русь-матушка, Святая Русь, как часто
её
величают, благополучно забудет их, не оглянётся, чтобы
помянуть-вздохнуть о
потерях, ни единой слезинки не уронит, словно и быть тому. Что уж там
плакать и
горевать о какой-то безвестной деревушке, затерянной в глухой алтайской
степи?
А
разве были
способы остановить распад и вымирание деревень? Процесс казался
необратимым...
Однако
неистребим кержацкий дух! Ревнителям, у которых градус горения выше
бывает, чем
у обычных рядовых смертных, перевода, должно быть, не было никогда и, к
счастью, не будет. С Потеряевкой случилось событие из ряда вон, почти
невероятное: начиная с 14 мая 1991 года, жизнь её как бы началась по
второму
кругу. Именно в этот день, не отмеченный никаким Нестором-летописцем,
на
разорённое дедово пепелище явился с проходящего поезда, как с неба
сошёл,
человек, обвешанный узлами, баулами и корзинами. День был солнечный,
тёплый,
птицы взахлёб звенели звоном, остро пахло клейким берёзовым листом
– человек
осмотрелся, сбросил узлы и, встав на колени, надолго припал лицом к
земле... В
его багаже выделялись лопата, пила и топор, самый простейший,
необходимый в
деревне инструмент, а в корзине-плетушке теснились привезённые им на
развод
шесть куриц-хохлаток и горластый петух, который с этого дня будет
будить на
утренней заре и хозяина своего, и окрестности, как дневальный.
А
человек
поставит шалаш от дождя, вскопает огород под картошку и примется лепить
саманную избушку к зиме. Здесь, в Потеряевке, у этого человека стоял
отцовский
дом, и здесь прошло его детство.
Человеком
с
поезда был Иоаким
Лапкин,
младший брат Игнатия. Их в семье было семеро братьев и пять сестер.
Двое умерли
в раннем детстве. Остальных разметало по всему Союзу от Камчатки до
Москвы.
Иоаким жил в Киргизии, каменщик, он строил в совхозах жилые дома и
коровники, а
был верующим, после принял сан священника. Потом в Средней Азии, как и
везде,
началась политическая кутерьма – «русские
– в Рязань, татары – в Казань»; он
перебрался в Омскую епархию, где служил в одном из приходов. В вопросах
веры
был строг, как и старший брат. Не без влияния, конечно, Игнатия Иоаким
задумал
создать общину верующих, кто так же, без подмеса, соблюдал бы Писание,
каноны и
правила. И вскоре следом в Потеряевку, желая здесь поселиться с семьёй,
приехал
из Новосибирска Виталий
Устинов.
Его родного отца когда-то за веру приговорил суд к 25 годам лагеря плюс
пять
лет высылки и пять лет поражения в правах... Виталий
вырос в
таких вот семейных преданиях... С Божьего пути его самого не свернуть.
У него
два сына растут – Савва и Илья...
Ветры
дули
попутные – через год и ещё приезжать стали семьями. И ещё...
Словно криком
крикнула земля, ранее оскорблённая и униженная, словно вновь из
далёкого
далёка, через горы и степи тележное колесо докатилось, и в укор
властям,
вчерашним и нынешним, как всегда, к живому делу безразличным,
разоренная
Потеряевка в одиночку стала подниматься из небытия. Приехали из
Красноярска,
Енисейска, из Барнаула. Есть люди из Казахстана. От человека к человеку
по
живой цепочке передаётся, что есть в Сибири место, где для души
простор, где
сильные духом и твёрдые в вере собираются в кучку – нет, не
сектанты
какие-нибудь, в чём обвиняют их злые языки, не отщепенцы-самозванцы, а
истинно
православные, соблюдающие заветы.
Ныне
в
Потеряевке проживают уже 45 человек!
Полторы
тысячи
писем от желающих приехать сюда. Только не всем путь открыт.
Перво-наперво
поселенец должен быть православным и подтвердить, что не пьёт, не
курит, не
матерщинник, не вор... А для тех, кто поселился здесь, принят устав,
правила
внутреннего распорядка.
«Каждый
член
общины имеет право заниматься любой непредосудительной работой.
Запрещается
торговать спиртным, табачным, покупать или брать на обмен ворованное.
Всё
подобное конфисковывается в казну деревенскую».
«Не
должно
выполнять обычную работу в воскресные дни и в двунадесятые праздники.
Это же
касается всех, кто приезжает помогать или в гости сюда».
«Запрещается
рассчитываться спиртным за проделанную работу или добытую вещь. 3а
нарушение –
оплата в 2-кратном размере в деревенскую казну».
«Под
страхом
анафемы, отлучения запрещается жаловаться мирским властям, писать
жалобы на
жителей деревни, сексотничать, быть наушником. Любой спор решать на
законном
собрании. И только после обсуждения на собрании может получить
«добро» на суд у
внешних».
В
уставе
прописано всё до мелочей: и как детей воспитывать, и как оплачивать
наёмных
работников, и как землю беречь...
Из
последних,
кто пополнил деревенский ряд, – Николай Килячков и жена его
Лидия. Они из
Красноярска. Не нюхавшие никогда сельской жизни, они разводят теперь
овец и
свиней, держат корову. И даже заимели лошадь. А Игорь и Галя Глушковы
– из
Караганды. И тоже подворьем обзавелись. Разведение скота для жителей
– главный
вид заработка. Мясом и молоком ездят торговать в Барнаул.
«МЫ
ЕЩЁ ЖИВЫ!», или весточка ИЗ...
Кто
знает, какие
плоды вызреют в Потеряевке? Какие напасти уготованы ей со стороны
властей? В
желающих вновь «раскулачить» её недостатка нет.
Однако полтора десятка
отстроенных, кирпичом обложенных, шифером крытых – как на
картинке! – теремов есть.
Есть электричество. Телефон. Есть крохотная начальная школка на пять
учеников.
Есть учительница. И своя медсестра. Есть церковь. К лету из Барнаула
приезжают
ещё две молодые семьи из городской общины.
...Я
закончу это
письмо о неизвестной России, а её глубинная жизнь действительно многим
из нас
малознакома, небольшим письмецом, которое необъяснимым чудом долетело
сюда из
далёкого Нарымского края, печально известного.
«Добрый
день,
отец Иоаким!
Мир вам!
Недавно из газеты «Русь державная» узнали о ваших
делах. Читали и от радости
плакали, что Потеряевка, наша родина, вновь оживает... Столько лет
прошло, но
Господь сподобил вновь соприкоснуться с родным гнёздышком... Я
– Евдокия
Титовна, урождённая Рыжкова, а муж мой – Иван Нифантьевич
Потеряев. Мы ещё
живы... Мы молодыми были, когда нас раскулачивали. Мы, Рыжковы, жили в
одноэтажном брусовом доме, занимались хлебопашеством. Имели три двора.
В одном
находились машины: сенокосилка, жатка-самосброска, молотилка, веялка,
бороны,
два плуга, телега. Второй двор занимал скот: четыре коня, выездной конь
с
полной упряжкой, три коровы. Были овцы, бараны, куры, утки. Третий двор
был
предназначен для приезжающих гостей... На берегу рыжковского пруда была
баня,
кузница, мельница. Амбары стояли против двора. Всё конфисковано в 1930
году.
Отца забрали в тюрьму, а нас увозили на подводах до Ребрихи, ж/д
станции.
Конца-края не было тянувшимся по дороге обозам. Расставание с родной
землёй –
это страшная минута, если бы Господь не укреплял, не давал силы, то
никто бы не
выдержал той разлуки. Из Потеряевки было выслано семь семей: Рыжковы,
Карелины,
Скоковы, Потеряевы,
Кубасовы, Шахурины... С баржи нас выгрузили в дикой тайге, на голый
берег.
Очень скоро люди стали сильно умирать, иногда хоронили всех в одну
могилу, тела
ложили друг на друга, некому было рыть могилы, такие все ходили
ослабленные.
Потеряеву Агафью Логантьевну мы, девочки, хоронили сами, и могилку
рыли, и
несли... Пережили мы многое...
А
с вашей мамой
и отцом мы когда-то дружили в детстве... Простите за беспокойство.
Спаси
Господи вас и всю вашу православную общину, цветник духовности и
чистоты.
Сделан ещё один шаг к спасению нашей многострадальной России. Теперь
летят из
маленькой забытой всеми Потеряевки слёзные молитвы ко Господу за всех
нас. И
слава Богу за всё – и за скорбь, и за радость.
Господи,
помилуй
нас, грешных! Дай нам сил и терпения.
С
низким
поклоном – Иван Нифантьевич Потеряев и Евдокия Титовна
Потеряева (Рыжкова).
P.S.
Душа неспокойна всё-таки... Ивану Нифантьевичу дорогу до Потеряевки уже
не
одолеть, старый стал... А я, пожалуй, вместе с сыном приеду показать
ему нашу
родину... Пусть знает. Бог ведает, может, и захочет он там
остаться...»
(«Вёрсты»
от 04.03.2000 г.).
«Спаси
и помилуй»
«Об
истоках высокой духовности людей, воскресивших деревню Потеряевка на
Алтае, – в
заключительной части трилогии (см. также «Вёрсты» №
23, 25) Сергея МАКАРОВА.
Мы
вышли на
разъезде Подстепное. Поезд гуднул и растаял в ночной темноте, а мы
остались
одни на шпалах. Было около часу. Луна то выглядывала из-за туч, то
снова
пряталась. Вокруг стелилось стылое снежное поле. И даже негде укрыться
от
ветра. Коротать здесь ночь было бы малоприятно.
–
Что делать
будем, батюшка?
–
А ничего!
Господь всё управит, – успокоил меня отец Иоаким,
с
которым мы вместе возвращались в Потеряевку из Барнаула. – За
нами лошадь
должны прислать. Подождём немного...
Вскоре
и верно,
когда мы уже стали примерзать к подошвам, послышался бодрый голос.
–
Ба-тюш-ка-а! Я
здесь! Идите сюда!
По
снежному
целику, похожий на Деда Мороза, к нам приближался бородатый дядька в
ватном
кожухе и в шапке-ушанке с опущенными ушами. У него за спиной, чуть
поодаль, в
степи стояла лошадь, запряжённая в сани-розвальни. Пахнуло лошадиным
теплом и
сеном. Зимой на морозе сено всегда особенно остро пахнет, и от запахов
этих,
почти домашних, стало немного спокойнее и даже теплее.
...Ехать было
недалеко. Но накануне метелью перемело и без того едва приметную санную
колею,
лошадь вязла в снегу и часто теряла старый след. «Но-о! Но,
пошла! – понукал
возница. – Но, милая, шевелись!» Лошадь тащилась
как могла, то резво порывалась
вперёд, то вовсе останавливалась, отдыхая. От её спины шёл пар... И
если бы не
частые вешки, натыканные вдоль дороги по сторонам, немудрено было
сбиться и
заплутать в этом голом полевом просторе. Но наконец мы въехали в
берёзовый
перелесок, а вскоре среди сугробов показалась и сама деревня. Под
окнами
высокой, в два этажа, избы лошадь послушно остановилась.
–
Слава Богу! –
сказал отец Иоаким, вылезая из саней. – Доехали. А это мой
дом. Милости просим.
Наверху,
в светёлке...
Я
гостил в
Потеряевке несколько дней. Довелось и на крещенском водосвятии
побывать. И на
всех утренних и вечерних службах. Должен признаться, переходя от семьи
к семье,
от дома к дому, я с трудом мог представить, что было раньше на месте
деревни,
где ныне и печные трубы дымят, голоса слышны, в сараях мычит и блеет
домашняя
скотина, под навесом, дожидаясь весны, лежит отборная семенная пшеница,
дети
катаются с ледяной горки – всё так естественно! На многие
годы здешняя жизнь
прерывалась, бурьян и тлен, мерзость запустения царили в этих, теперь
отогретых, местах. Не было Потеряевки. И воскресла. Это было похоже на
тайну.
Подобное иногда испытывать приходилось у скрытых источников ключевой
воды.
Кругом толкотня, суета, пыльные ветры дуют, а чуть отойти и раздвинуть
ракитовый куст – откроется чистое донце, паучишко, не боясь,
сверху на паутинке
пружинит-качается, на воде ни соринки – в упор глядит живой
родниковый глаз
земли, можно пригнуться и при желании испить, в роднике не убудет...
Ближайший
посёлок Корчино, у которого Потеряевка находится как бы в подчинении,
стоит в 15
километрах.
Там
сельская администрация, по-старому сельсовет, и контора совхоза, того
самого, который
похоронил когда-то, разорив, Потеряевку, там же и магазины, и
лечебница, и
средняя школа, до районного центра по асфальту автобусы бегают туда и
обратно,
а Потеряевка, как сирота, в стороне притаилась, автобусов, разумеется,
сюда
никаких, единственная связь – это по железной дороге, через
разъезд Подстепное,
где раз в сутки делает остановку ночной пассажирский поезд. Потеряевку
такая
изоляция устраивает вполне, потому что, по мнению её новых обитателей,
в
большом мире, её окружающем, ни покоя, ни тишины, одно распутство там,
воровство и всякое непотребство, ведущее в погибель. Наверное, так же,
во
времена Аввакума
и Никона,
несколько веков назад размышляли и старообрядцы, желая уединиться, уйти
в
крепь, подальше от житейского зла.
–
Навязались на
нас эти попы! Попяры! – не понимая сути и раздражаясь от
стиля жизни
потеряевцев, ругательски говорят о них жители Корчина. – У
них и вера какая-то
не наша... Зарубежная, короче... Даже выпить у них не моги. Во дают!
–
Конечно, –
отвечают им потеряевцы в негласных прениях. – У нас ни драк.
Ни безобразия. Ни
озорства. Не то что у вас: хозяйка утром в сарай идёт корову доить
– а сарай
уже пуст, коровья требуха в кустах валяется. Жу-ли-ки! Разве можно так
жить?
Здесь, в Потеряевке, даже воздух кажется иным. И отношения между людьми
не как
всюду. Если мужик – то почти боярин. Если женщина –
боярыня. Лица строгие,
собранные, полные внутренней тишины. Дети тем более на отличку.
Мальчики с
подпояской, девочки в платках. И каждый излучает свет.
И
никогда!
Нигде! Ни единого бранного слова или чтобы сивушным духом повеяло.
Чистый
родник! Право, русская ли деревня? Наша ли? К сожалению, как и в
барнаульской
общине у Игнатия Лапкина, так и здесь тоже нет специально отстроенного
храма.
Летом «попы» собираются на молитву в развалинах
бывшего клуба, который они
подвели под
крышу, а над
крышей водрузили крохотный купол с крестом, однако зимой, спасаясь от
холодов,
перебираются к отцу Иоакиму.
Дом у
него просторный. Внизу кухня, трапезная, спальня, а на втором этаже
есть тихая
светёлка. Пусть стены не по-церковному украшены – слева на
фотообоях плещет
морской прибой, справа желтеют осенние берёзы, зато тепло. Причём
каждый,
поднимаясь наверх, старается, если не занято, встать под
«берёзами», к «морю»
вставать опасаются. Разговаривать, даже шёпотом, в светёлке запрещено:
святое
место. А меня батюшка сразу предупредил, чтобы при возгласе
«Оглашенные,
изыдите» я обязательно спускался вниз и слушал молебны оттуда.
–
Позвольте! Это
ж некрещёных касается, – сорвалось у меня в собственную
защиту. – А я крещёный!
–
Может быть, –
спокойно ответил батюшка. – Но вы не нашей общины. Понимаете?
А справки от
вашего священника, что не находитесь под епитимьёй, у вас нет. Так что
извольте...
–
В церкви!
Справку? Вы, батюшка, извините, бюрократ.
–
Не обижайтесь.
Это древнее правило такое. Мы его соблюдаем. Только в старину справка
называлась грамоткой. У вас её нет. А церковный порядок надо чтить.
Даже
нищему, чтобы просить подаяние около храма, полагалась грамотка, что он
действительно беден и нуждается... Если вы доброе чадо матери-церкви,
примите
сие со смирением.
В
чужой
монастырь со своим уставом не ходят. Я, конечно, смирился. О чём речь?
А с
батюшкой у нас много было бесед. И могу сказать, что в сравнении со
старшим
братцем своим Игнатием он немало выигрывает: и характером мягче, и
манерами –
по крайней мере, сломя голову не кидается никого обличать, но не менее,
чем для
Игнатия, каноны и правила для него одинаково дороги. Оба, если на то
пошло,
упёртые до предела. А хорошо это или плохо, не мне судить.
...Отца
Иоакима
по
деревне все зовут тятей.
Душе
тоже страшно бывает
По
слухам, в
горном Алтае, в недоступности, есть ещё деревенская община, где жизнь
не менее
строга. Я там не бывал, не знаю. Но могу поручиться, что такой детский
лагерь-стан, как в Потеряевке, не существует более нигде. Правда, это
не
«Артек». И не «Орлёнок». Его
даже лагерем трудно назвать, потому как больше
похож на походный привал туристов. Шалаши. Навесы. Всё сколочено из
жердей. Всё
временно. На живую нитку. Чтобы уйти, оставить – и не жалко
было. Но каждое
лето здесь отдыхают без малого до ста человек. Я не берусь живописать
жизнь
лагеря. Его полноту и смысл проще понять из дневника Игнатия Лапкина,
он и
хозяин в лагере, и главный наставник. Его старанием лагерь создан и,
невзирая
на многие трудности, продолжает жить. Не имея детей собственных,
Игнатий
Тихонович полжизни отдает чужим, особенно из малообеспеченных, трудных
семей.
Итак,
ему слово:
«Когда говорят, что нужно подавать милостыню, накормить
алчущего, жаждущего
напоить, то часто понимают это буквально: помочь деньгами, хлебом... Но
Слово
Божие учит, что у человека есть и бессмертная душа, она также алчет и
жаждет. И
это надо помнить в работе с детьми».
«Мир
вам,
родные! Заждались вас... Вчера было 16. Ждём из Новокузнецка. Из Томска
и
Новосибирска. Наш трудовой православный лагерь готов к
открытию».
«У
нас
дисциплина. Встаём на заре. Ходим только босиком. Вначале детки ропщут,
морщатся, потом привыкают... Смотрим восход и закат солнца. Знакомимся
с
названиями цветов и трав. Учимся по голосам различать птиц. Эти уроки я
сам
когда-то получал от природы. Гнездо птичье – не разори.
Родник – не замути.
Битое стекло с дороги – убери. Бог надзирает и воздаст тебе
тем же. Что
посеешь, то и взойдёт».
«Ночь.
Комары.
Луна. Выводим детей на пшеничное поле посмотреть, как волнами ходит
хлеб...
Кричит перепел... Звёзды как свечки...
Всего, что
вольётся в душу, уже не забыть... Авторитет Библии и Слова Божиего
воздвигай
всюду, вовремя и невовремя, пожнёшь в своё время, если не ослабеешь. И
что бы
дети ни проходили в школе, всё разбери с ними с точки зрения Библии.
Обрати их
внимание на красоту, загадочность и целесообразность всего сущего.
Сокруши
рёбра безбожества. Если не ты, то кто же? Если не сегодня, то когда?
Спеши, не
умедли».
«Молока
в день
уходит до 20
литров.
Сплели несколько мордушек, четыре или три, рыба ловится, у нас её
всегда
достаток. А в огороде всё растёт буйно. Лук, укроп, петрушка, редис. На
подходе
помидоры и огурцы, а картошка пока – как горох...»
«Палатка
чуть
протекла. Зато шалаши стоят, как Ноев ковчег, сверху только шорох дождя
слышен.
И так сладко спать».
«Посмотрите,
какие печальные глаза у коня, а его ещё и бьют. Дадим ему хлеба, он и
нас на
себе прокатит. Беру коня под уздцы – пастухи разрешили
– и бегу, а дети по
переменке сидят, трюхают в седле, не доставая ногами до
стремени».
«На
опушке у
корявой берёзы встаём на колени помолиться за тех, кто в узах, кто на
одре
болезни, кто не может видеть этого леса, облаков, слышать этих птиц,
дышать
этим воздухом. Бывает, и душа ребёнка воздохнёт о неведомых нам
страдальцах.
Пусть чужая боль, ему доселе неведомая, станет его болью».
«На
лугу рвём
букеты. Дети играют. Не надо витийствовать, строжиться без нужды. Пусть
резвятся. Бог не осудит моего оленёнка. Пусть прокукует своё кукушечка
в белом
платьице...»
«Берём
лесную
малину, аукаем и, сближаясь на несколько минут, славим Бога за чудесные
Его
дары. Всё это школа, кирпичики в фундамент веры... Полезно, думаю,
ребёнку
всегда показывать, что значит уже здесь, на земле, быть верующим.
Потому что
страшно жить, если без Бога».
...Живут
в
Потеряевке Плотниковы.
Дмитрий и Марина. Марина – гречанка. Её отчество –
Демосфеновна. А приехали из
Чимкента. У них пятеро детей. Живут крепко. Овцы, куры. Корова. 90
свиней на
дворе. 60
гектаров
пашни арендуют под зерновой засев.
–
У меня три
сестры, – говорит Марина Демосфеновна. – Из
Чимкента они каждое лето приезжали
в наш лагерь. Теперь выросли и живут в Греции, а в письмах пишут, что
если
осталось что хорошего на душе от России, то это только память о лагере,
он им
теперь во снах снится.
Третий
не лишний. И корова на облаках
Есть
ещё одно
имя, для Потеряевки не чужое. Если Игнатий волей судьбы стал известным
проповедником, даже в Америку летал для выступлений, а Иоаким,
как
священник, окормляет и городскую, и сельскую общину православных
христиан, то
третий их брат,
Павел, может показаться совсем неприкаянным и невидным. Хотя как знать!
«Родился»
Павел
в тот день, когда, будучи уже взрослым, пришёл однажды в райком
комсомола и
сдал комсомольский билет. Он работал электриком на заводе и заочно
учился в
институте. А в Бога веровал не слабее братьев. Потому и в райком пошёл,
что не
хотел кривить, внешне быть под «серпом и молотом»,
а скрытно служить Кресту.
Конечно, с работы его попросили. Из института тоже. Даже с женой
проститься
пришлось.
Так
и жил, не
роняя себя, словно свеча горела, этот добрейшей души человек. Но когда
Иоаким
задумал возрождать Потеряевку, откликнулся немедля. В нём проснулся
крестьянский дух. Старшие братцы всё-таки метят на небеса, им бы крылья
белые –
и воспарят! – а Павел, как куст картофельный, стал
укореняться в землю. Сад,
птица домашняя, пасека... Родная стихия открывалась ему, как своему.
Лошадь,
бык, корова, тёленок малый – все обожают его, он с ними, как
с детьми: кормит с
рук, с ладошки, жалеет – и те послушно и благодарно
засматривают ему в глаза,
готовые кланяться, словно он знает некое слово, понятное им, но
известное ему
одному. В летнее время, когда в уборочную страду земля гудит тракторами
и
комбайнами, у его избы всю ночь до утра сверкает электросварка, и
фермеры, и
совхозники, если обломаются в поле, едут к нему на ремонт. Он работает
не
покладая рук и с людьми тоже умеет ладить.
А
прошлой осенью
Павел окончательно всех сразил. Где-то он вычитал, что существует
порода
молочного скота, голштинофризами именуемая, равной которой не бывает.
Голштинки
дают молока втрое больше, чем представители любой иной породы.
«В чём дело? –
подумалось Павлу. – Зачем же держать на подворье
малопродуктивный скот?» И
отправился на поиск чудо-коровки, как известный ершовский персонаж за
пером
жар-птицы. Доехал до Москвы, до Института кормов
имени Вильямса.
В городе Лобня устроился на стройку монтажником, денег подкопил, и ему
в
институте за наличные рубли подобрали телушку, которой через полгода
телиться
первым телёнком. Купить-то купил, а как на Алтай, однако, доставить
четвероногую? В багажный вагон не сдашь. К самолёту и близко не
подходи.
Неужели гнать пешим ходом по степям за тысячи километров? Для жителей
Потеряевки и поныне загадка неразгаданная, как умудрился скромный
Павел Тихонович
– на облаке, что ли? – сохранно доставить
необычайный груз. Между тем коровья
принцесса американских кровей уже мычит у него на дворе, к лету он
ожидает
телёнка и верит, что рано или поздно вся деревня через неё будет иметь
коров с
мировыми надоями. Он же для общины старался, не ради себя. ...А пока
Павел
добровольно наложил на себя оброк: регулярно даже от беспородной своей
коровки
каждую неделю в летнюю пору бесплатно носит по ведру парного молока на
пропитание в лагерь-стан.
«Пейте!
Пейте! Я
ещё надою. Скоро и вовсе молоком зальёмся».
Между
прочим, в
ближайшую осень он опять готовится в поход. Павел грезит о
чистопородной
романовской овце. Романовские овцы, как известно, дают лучшую овчину
для шуб.
По сибирским холодам самое оно. А где-то под Ярославлем, в Пошехонской
стороне,
несмотря на всеобщий развал сельской экономики, редкостных овечек не
всех
успели пустить под нож, кое-что ещё можно купить живьём на вывоз.
«Благодетели»
под портретом Ильича
Разговоры
с
Павлом меня
тоже опустили с неба на землю. Поклоны бить хорошо. Мечтать не вредно.
А
суровая правда – в том, что над Потеряевкой винтом уже ходят
тучи. Очень
возможно, ни овцы шубные ей не станут нужны, ни породистые коровы,
лагерь,
скорее всего, в этом году прикроют, а деревня запустеет вновь. Не дай
Бог,
конечно. Но дело к тому.
Официально
статус посёлка возрождённая Потеряевка получила 23 марта 1992 года. И
уже тогда
ясно было, что без земли, без сенокосов и пастбищ ей долго не
протянуть.
Поскольку иных источников прокормиться, кроме земли, здесь нет. Краевой
комитет
по земельным ресурсам и землеустройству проделал несложный расчёт. В
деревне
будет 120 дворов. Это 200 коров, столько же овец и 30 лошадей. Для них
потребно 428
гектаров
пастбищ и 442 гектара сенокосов. Всё было обещано. Но прошло восемь
лет!
Исписаны горы бумаг, жалоб, прошений и, конечно,
«твёрдых» решений решить этот
больной вопрос. А проблема не решена и поныне. Сегодня в Потеряевке
всего-то с
полсотни овец, четыре лошади и два десятка голов крупного рогатого
скота, а
даже столь малое стадо нечем кормить, жители прикупают сено со стороны.
До
абсурда дошло. Покосы, которые примыкают к Потеряевке вплотную,
выкашивают
жители посёлка Корчино, приезжая сюда за 15
километров, а
потеряевцы, законные и наследные их владельцы, права на них не имеют.
...Я
прошёл многие
кабинеты, от совхозных и сельсоветовских до районных и краевых, и ни
один
начальник, сидючи под портретами Ленина
– на
Алтае очень уважают Владимира Ильича, – напрямую не
признался, что «попов» он
хотел бы раздавить, изжить как враждебный и чуждый элемент. На словах
все
добры. Благодетели! А на деле под разным предлогом перекрывают
кислород. В
итоге те, кто желал бы переселиться сюда и жить общиной, остерегаются
ехать,
пугаясь безземелья. И это в Сибири, где земли достаток.
Чиновники
как один,
напуская туману, ссылаются на Указ президента России, согласно которому
в 1991
году землю поделили на паи между сельскими жителями. Потеряевцы к
дележу
опоздали, теперь выделять им угодья сенокосные означало бы посягнуть на
собственность владельцев установленных тех паев.
Таким образом,
Потеряевка
как бы обречена. Но
это не так. Это отговорка. И не более того. Во-первых, не вся земля
поделена.
Есть резервы. Во-вторых, потеряевцы не чужое требуют. У старой
Потеряевки,
доколхозной, свободной, нераскулаченной, советская власть землю
отторгла
насильно. Пришла пора награбленное возвращать. Попользовались
– и хватит. Это
по совести. И было бы в высшей степени справедливо.
А
теперь –
лагерь-стан.
На
волне
начальной демократии лет десять назад не было предела для восхищений,
как
интересно и мудро устроена здесь жизнь детей. Но в лето 1999 года
Игнатий не
успевал встречать и провожать проверяющих. 15 проверок за сезон! И
кухня не
такая. Посуда не та. И туалет очень деревенский. И детей мучают. В
прокуратуре даже
дело пытались завести... Теперь зреет желание лагерь-стан лишить
регистрации...
Кому-то очень мешает православное воспитание детей...
...Но
Потеряевка
не сдаётся. Батюшка Иоаким,
провожая
меня, показал мне штабель кирпича и досок.
–
Видите? Это мы
с весны начинаем строить храм.
–
Замечательно.
Но как прожить без земли?
–
Ничего.
Господь всё устроит. Будем молиться»
(Газета
«Вёрсты»
21.03.2000 г.)
|
Форум
Игнатия
Лапкина 
