Вопрос 2713: 12 т.

Почему верующие зазирают танцы и музыку ?

Ответ: 

Что до танцев, то так и есть, а  вот о музыке сложнее – тут нужно ещё разобраться, что за «музыка». От хорошей и божественной не отрекаемся и готовы пользоваться ею.

Танцы, музыка и музыкальные инструменты.

„Музыка есть разговор души с Богом», - образно говорят любители, знатоки и специалисты музыки.

„Танцы есть воплощение музыки», - говорят поклонники и специалисты танцев. И ещё говорят поклонники всяких специалистов: „Глупы те положения и мысли о музыке и танцах, которые высказываются не специалистами в этих вещах».

Я представляю себе человека, который разобрался во всех этихположениях отдельно и согласился с ними, и ещё представляю себе его логические выводы, к которым он пришёл, когда стал все эти положения связывать между собой. Музыка есть разговор души с Богом, - думает он, – а танцы есть воплощение музыки; значит, танцы есть воплощение разговора души с Богом.

Но что же дальше?.. Дальше я рассуждать не могу, – говорит он себе. - Я должен принять на веру суждение специалистов, потому что только они могут высказывать разумные суждения о музыке и танцах, а все мои суждения будут глупы, потому что я не специалист ни в том, ни в другом. Вы, конечно, понимаете, что такой исход попытки – составить своё собственное суждение о танцах и о музыке должен быть очень желателен для специалистов, потому что тогда решение вопроса всецело будет отдано в их руки, а мы, профаны, должны будем покорно принять их мнение на веру, без возражений. Но мне однако, хотя и профану, с такой участью – не иметь своего суждения о музыке и танцах только потому, что я в них не специалист, не хочется примириться, и я думаю, что в этом со мной согласятся. Поклонники специалистов отказываются иметь своё суждение только и потому, что боятся ошибочности; но тут дело идёт не о деталях и изложении каких-нибудь правил музыки и танцев, где нужны специалисты, а о цели и значении этих предметов для человека. Ведь очень часто, даже в учебниках, перед изложением какого-нибудь предмета, ему предпосылается предисловие, которое объясняет цель предмета и его значение. Таким образом интересующиеся им, прежде чем изучать его, знакомятся с его целью и значением гораздо раньше; не зная самого предмета, они уже имеют достаточно обоснованное и безошибочное суждение о нём. То же самое можно сказать о танцах и о музыке. Вот и мы постараемся прежде всего уяснить себе ту цель, которую преследуют танцы, и что они дают людям, и мы увидим, допустимы, приемлемы они, или  нет.

Никто, конечно, не будет спорить с тем, что человек, что бы ни делал, всё это делает только потому, что дело это ему приносит или пользу, или просто доставляет ему удовольствие, или вообще удовлетворяет его желаниям. Что же такое дают танцы танцующим? Скажут: пользы это им, конечно, никакой не приносит, но это доставляет молодым людям большое удовольствие. Значит цель танцев – удовольствие. Какого же сорта это удовольствие? Но об этом дальше. Защитники танцев ещё обыкновенно говорят: „Когда человек переживает какое-нибудь настроение, вызванное в нём музыкой или ещё чем-нибудь, то почти всегда при этом он чувствует желание воплотить возникшее настроение в каком-нибудь движении, жесте, положении своего организма, выражении лица, глаз; а это стремление – движением выразить свою душу и есть уже начало танца. Танцы – это более или менее упорядоченное, утончённое движение, выражающее известное настроение, известное состояние души. Выражать же состояние души движениями и жестами не только непредосудительно, но даже похвально; соответствующие настроению жесты и движение всегда дают возможность глубже чувствовать самое настроение. В танцах есть даже очень много общего с религиозными обрядами: религиозные обряды тоже имеют целью выражать состояние души посредством различных действий, движений, положений тела, коленопреклонений и т. д. А вот религиозные люди почему-то всегда отрицают танцы, хотя ни одна церковь, ни одна религия не отрицают обряды, а также и культивирование обрядов. У св. отцов можно много найти подобных следующему наставлений: „Если ты молишься Богу, то и руки твои в знак покорности Ему должны быть крестообразно сложены на груди и глаза твои с упованием и надеждой должны быть подняты к небу или к образу Божию». Это уже есть внешнее выражение внутреннего настроения. Да все религиозные обряды в сущности и есть не что иное, как выражение (движениями и жестами) внутреннего настроения, внутренних переживаний и мыслей человека. Значит, религия признаёт то начало, из которого произошли обряды; но ведь из него же произошли и танцы. И если религия будет оставаться последовательной, то она не должна отрицать и осуждать танцы; танцы есть только обработанное, культивированное выражение внутренних настроений и переживаний человека; это то же самое, что и обряды».

Всё это скажут защитники танцев.

Они были бы вполне логичны и мы ничего не могли бы возразить им, если бы они ещё сказали нам и доказали, что те настроения и переживания, которые выражаются при танцах – непредосудительны, возвышенны, хороши, благородны. А вот в этом-то и вся суть: какие настроения и состояния души выражаются танцами? Уже достаточно одного того сказать, что мужчины желают и находят приятным танцевать и танцуют только с женщинами, а женщины, наоборот, только с мужчинами, чтобы судить о тех настроениях и чувствах, которые выражаются танцами, насколько они возвышенны, нравственны и хороши. Ясно, что танцы—это есть смакование чувственности, длительный тонкий разврат, которому люди отдаются сознательно, чтобы возможно дольше щекотать своё половое чувство. Недаром говорят, что посетителями балета (танцев) бывают больше всего дети, которые вообще любят всякое прыганье, беганье (и ещё лучше „неупорядоченное»), яркие сказочные костюмы и декорации, или лысые холостяки, которым очень удобно при этом мечтать о былой молодости и смаковать в воображении сладострастные картины, намёки на которые они видят перед собой.

   Вся суть таким образом заключается не в способе выражения – как и чем выражается внутренняя жизнь человека, а в том, что же он испытывает в это время, какая у него эта внутренняя жизнь, какое состояние души, какое чувство – высокое или низменное. Нельзя, правда, спорить с тем, что религиозные обряды похожи на танцы именно в том, что как те, так и другие служат для выражения состояния души, но огромная разница, как мы видим, есть и должна всегда быть в тех настроениях, какие человек испытывает при религиозных обрядах и какие при танцах. Так что, это сходство не только не оправдывает  танцев, а оно-то ещё больше и указывает на их отрицательное значение. Религиозные обряды есть обряды религии Бога, а танцы, если тоже обряды, то не обряды ли религии сатаны? И характерной чертой их вернее должно быть не воплощение музыки, как того хотят любители танцев, а воплощение разврата. Вот почему религиозные люди и отрицают всегда танцы, как глумление над религией, над стремлением к целомудрию. Но может  быть, я ошибаюсь, когда называю танцы смакованием чувственности, может быть, у меня преувеличенная подозрительность на этот счёт, вытекающая из низкого мнения о людях?

  Когда я говорил с защитниками танцев, я прямо предлагал им вопрос: одинаково ли, говорю, по вашему важно танцевать мужчинам с мужчинами, а женщинам с женщинами? Мне отвечали: „Во всём должна быть гармония». А любители танцев – так те добросовестно говорили, что мужчинам с мужчинами, а женщинам с женщинами „нет смысла», „неинтересно» танцевать... Но позвольте? Это уже уклонение от прямого ответа одних и откровенное подтверждение моей мысли вторыми. Очевидно, ответ должен быть такой: важно должно быть одинаково, но на деле для танцующих приятнее, важнее, если танцы исполняются мужчиной и женщиной – людьми разных полов. Таким образом выходит, дело не в выражении хорошего, чистого, невинного настроения, которое, может быть, и хотят видеть в танцах теоретики, а в чём-то другом. И я говорю, что этой неопределённостью просто хотят прикрыть низшие животные чувства, которых если не будет, то нет смысла и танцевать.

 Мнение это подтверждается ещё тем, что защитники танцев называют „культивированием» их. Это „культивирование» танцев началось ещё, должно быть, очень давно, потому что у нас на Руси – и то уже двести лет тому назад было сделано насильственное водворение Петром I танцев, ассамблей и прочих немецких глупостей; началось с давних времён и продолжалось до последнего времени. И к чему же оно привело? Что явилось результатом этого продолжительного усовершенствования, перенимания одних народов у других? Результатом явились танцы: „кек-уок» и „танго». Последний танец – это, говорят, открытая имитация полового акта. Если уже таким явлением завершилось долголетнее „усовершенствовавие», если уже с таким „ароматом» цветок развернулся, если уже последнее слово танцев: „разврат», то, конечно, и раньше вся сердцевина и во всех других танцах была и есть та же самая, с той же закваской, только, может  быть, не в таком обнажённом виде. После этого я уже окончательно не могу сомневаться в том, для чего танцуют, какие настроения переживают при этом, и не могу вкладывать в смысл и содержание танцев что-то возвышенное, облагораживающее, чистое. Это было бы закрыванием глаз на действительность или вернее извращением действительности. И я говорю, что танцы есть воплощение разврата. Самый большой, самый ужасный разврат - это разврат утончённый, длительный, когда человек смакует свою чувственность. И ничто, конечно, не способствует больше такому разврату, как танцы. Другого взгляда на танцы у христиан, по-моему, не может быть, потому что Христос требовал от человека стремления к целомудрию, а не к исполнению похоти плоти. Но ведь понятия современного интеллигентного человека во многом ушли от первоначальных христианских идеалов и часто делают большие скачки в обратную от них сторону. И странно вот что: считается, например, неприличным, если даже отец войдёт в комнату взрослой дочери и увидит её не то что раздетою, а просто немного не докончившею своего туалета. И тот же самый отец будет очень огорчён, если на балу его дочь с полуобнажённой грудью и плечами не будут мужчины всех сортов приглашать танцевать, не будут внимательно и страстно смотреть на её тело, не будут касаться её талии и кружиться с нею, прижимаясь вплотную к её выпуклой и туго обтянутой тонкой материей груди. И были в жизни случаи, когда разгорячённые танцами молодые люди, даже незнакомые до того друг другу, завершали танец на этом же балу в укромном уголке половым актом, логическим завершением танцев.

                  Теперь о музыке.

Так как музыка имеет целью тоже выражать (только не движениями, а звуками) настроение и состояние души человека, то и к неё может быть приложено то же суждение, что и к танцам. Если музыка выражает состояние души молитвенное, доброе, возвышенное, радостное, умилительное, то такую музыку, я не знаю, можно ли отрицать, как это делают многие из нас, старообрядцев. Не заглушаем ли, не отбрасываем ли мы от себя этим самым отрицанием музыки один из очень важных факторов или способов –  размягчить свою чёрствую душу, сделать её способною переживать хорошие чувства, искоренить из неё жестокость и зло, облагородить себя. Никто не будет спорить, что сладкие звуки хорошей, благородной музыки действительно делают всё это; они сильно действуют на человека в сторону углубления переживания им известного настроения, известного чувства; они делают его нежнее, заставляют его лучше чувствовать восторг, радость, умиление, сострадание, тоску по отсутствующему идеалу и т. п. Это чувства добрые, облагораживающие человека; в них нет ничего похожего на то, что должны испытывать мужчина и женщина, когда они танцуют, прикасаются и прижимаются друг к другу, обнимаются и делают движения, имитирующие животный акт. Правда, есть и музыка такого сорта, и даже в большинстве случаев, - разжигающая дурные страсти, но из-за того, что в музыке доброе, хорошее перемешано с плохим, отрицать принципиально всю её нельзя. Нельзя отрицать разговор, язык только потому, что есть люди, злоупотребляющие им и говорящие одно дурное, нехорошее.

На это мне скажут, что поэтому и танцы все нельзя отрицать, если, например, в них нет дурного содержания. Но об этом я уже говорил: нет танцев, которые исполнялись бы одними мужчинами или одними женщинами (о балете я сейчас не говорю; там костюмы и сладострастные, часто до цинизма, движения составляют отрицательное качество). А раз они исполняются людьми разных полов, нет гарантии от возникновения дурных мыслей и чувств. Напротив, все эти движения, касания, долгое ощущение близости декольтированной женщины (или мужчины) должно в конце концов и у аскета возбудить дурное животное чувство.

Таким образом никакие танцы в нравственном отношении не могут быть безразличны, непредосудительны: все они систематично и незаметно будут втягивать человека в тину половой чувственности, в разврат_; какое бы теоретическое содержание в них не вкладывали. Не то в музыке. Правда, очень часто и музыка носит развращающий характер. Но если даже автором (композитором) в музыку внесено намеренно дурное содержание, то слушатель всё-таки почти никогда не поймёт целиком его дурную мысль, и всегда толкование и впечатление его от пьесы будет клониться в ту сторону, куда он сам имеет тенденцию принадлежать, к хорошему или дурному. Этим я хочу сказать, что музыка имеет свойство давать слушателю свободу; он вкладывает в неё содержание сам. А это всегда зависит от его нравственного состояния вообще, каково оно у него, помимо музыки. Так что в музыке и дурные начала, если только они попадут, встретятся, могут быть бессознательно повернуты в обратную сторону личностью слушателя, и значит - дурное намерение автора будет парализовано. Есть и пение полезное и святое, и есть развратное. Так неужели из-за последнего следует целиком отрицать и пение?

  В прологе рассказывается про Романа певца... Звуки его песен были приятны и сладки не только для людей, но и для животных, которых он пас; они бросали есть вкусную сочную траву, останавливались и молча слушали, погрузившись во что-то более высокое, чем еда, бывшая перед ними. Итак, не любить и отрицать красивое пение, хорошую, чистую музыку – это значит не любить и отрицать то, что облагораживает человека, что делает его из чёрствого и сухого глубокочувствующим.

  Несколько слов о музыкальных инструментах. Мы не отрицаем пения, т. е. выражения голосом своих чувств, душевного настроения. Сочетая несколько различных голосов при одинаковой или различной высоте их и в одинаковых или различных тонах, можно получить гармоничное сочетание голосов, а это гармоничное сочетание голосов и переходы его из одного сочетания в другое - будут уже музыкой; мы не отрицаем и музыку... А что же такое музыкальные инструменты? Музыкальные инструменты – это приспособления, посредством которых получаются музыкальные звуки помимо человеческого голоса. Благодаря музыкальным инструментам можно подучить иногда звуки: выше, чище, нежнее, изящнее, сильнее и т. п., чем звуки человеческого голоса, и с этими звуками иногда удобнее бывает делать или быстрые переходы из одного тона в другой, или скорее можно получать более правильное, желаемое сочетание их и т. п. А благодаря этому упрощается и передача самого настроения человеческой души звуками. Так как мы не отрицаем передачи настроения голосом, не отрицаем музыки, то, конечно, логически мы не должны отрицать и наиболее упрощённый, наиболее усовершенствованный способ передачи настроения звуками, т. е. посредством музыкальных инструментов. Что же может быть предосудительного в том, что нужные нам звуки мы производим или голосом или извлекаем их из струн скрипки, виолончели, рояли, пианино и т. п. Особенно это допустимо и желательно в том случае, когда это представляет какие-либо удобства, облегчает какую-нибудь задачу в области музыки. Я разумею обучение пению и спевки. При обучении пению скрипка или фисгармония могут быть незаменимым пособием, но однако у нас, старообрядцев, многие учителя пения отказываются пользоваться ими только потому, что против музыкальных инструментов многие имеют какое-то предубеждение, я бы сказал, ни на чём не основанное, кроме как на боязни всякого новшества, каково бы оно ни было.

Точно так же при спевках скрипка могла бы во многом пособить и облегчить работу регента; он мог бы скорее и вернее достигнуть своей цели и успеха при её содействии. Ведь пользуются же наши учителя пения указкой и не считают это предосудительным, хотя этот предмет - пособие тоже постороннее; почему же камертон, скрипка и другие предметы не могут быть пособиями при изучении пения?

  Свои соображения о танцах, музыке и музыкальных инструментах я высказал здесь, конечно, не затем, чтобы кому-нибудь навязать их, а только затем, чтобы поделиться мнением, которое я пока считаю справедливым. Если бы мне кто-нибудь захотел указать какие-либо неправильности в моём взгляде или вообще что-нибудь неприемлемое, благодаря какому-либо упущению с моей стороны, и ответил бы мне, то я был бы очень рад и благодарен этим лицам... Свой взгляд я охотно готов переменить, увидев более правильное суждение. С. Смирнов. «Ст.Мысль» 1915 г. стр. 628-39

  2Цар.6:5 – «А Давид и все сыны Израилевы играли пред Господом на всяких музыкальных орудиях из кипарисового дерева, и на цитрах, и на псалтирях, и на тимпанах, и на систрах, и на кимвалах». 1Пар.23:5 – «И четыре тысячи привратников, и четыре тысячи прославляющих Господа на музыкальных орудиях, которые он сделал для прославления». Ис.22:24 – «И будет висеть на нем вся слава дома отца его, детей и внуков, всей домашней утвари до последних музыкальных орудий». Ам.6:5 – «Поёте под звуки гуслей, думая, что владеете музыкальным орудием, как Давид».

 

Каким бы мог я быть, когда бы

Самсоном  новым в школе появился?

Да в обморок попадали б все бабы,

И девки как на виселице висли.

       Но и в конце молол бы за троих, –

       Та мельница глотает непокорных;

       Врагов в их капище в конце бы разгромил,

       И всё же жизнь была не первым сортом.

А если бы вся мудрость Соломона

Возвысила меня над остальными?

Что толку, если в пламени солома,

В чаду объятий вспыхнул тот навильник.
         Так, участь незавидна у героев,

       Когда на первом месте не Создатель;

       Завистник-враг рвов с мокротой нароет,

       От жажды сгинешь в них – воды ни капли.

Пусть лучше буду серым и невзрачным,

Своим трудом пятёрки добываю;

Не пьяницей на маковке у мачты,

Не в пролежнях от лени на диване.

       Каким я стал при встрече с  Иисусом,

       В себе Его сумел отобразить?

       В желаньях доброты и с состраданьем в чувствах

       Не тунеядец я, не вор, не паразит.

И по утрам, когда ещё темно,

Пред зеркалом Писанья одеваюсь,

Дабы с накачанными мускулами днём

Не забрести в разброды катавасий.

       Из множества бессчётных вариантов

       В молитве Дух Святой мне путь укажет.

       Талант один в Божественной огранке

       Так и  заблещет и в корону ляжет.

Без примиренья с Богом сгинул бы безвестно –

Ни красота, ни сила, ни знанья не помогут.

Вошёл я в Церковь; а она – невеста

У Иеговы Сущего, у Самого, у Бога.              3.4.05. ИгЛа