Вопрос 3673: 24 т. 

Столько пишут и говорят об отношении русского философа-идеалиста В. С. Соловьёва к еврейству и о том, что он чуть ли не перешёл к ним. Нельзя ли эту статью прокомментировать хотя бы вкратце?

Ответ: 

Сделал выборку из сей статьи – это примерно 1/6 часть от полной. Статья не нравится многим русским, а евреи из неё перепечатывают то, что им подходит. Но ни те ни другие не хотят видеть того, чего Соловьёв не видел. Этот «соловей» пел прекрасно, но посмотрел бы он на сегодняшнюю реальность, что произошло за это столетие после его смерти с 1900 года. Евреи поступают сегодня абсолютно без прогляда в завтра; их всегдашняя безразмерная страсть к наживе не может не вызвать ответное у тех, кто имел на украденные миллиарды долларов не меньшее право и не хуже бы их истратил. Русские тоже умеют разводиться с жёнами, любят футболистов, кататься на яхтах.

 

Вл. С. СОЛОВЬЁВ «ЕВРЕЙСТВО И ХРИСТИАНСК. ВОПРОС».

«В тот день Израиль будет третьим с Египтом и Ассириею;благословение будет посреди земли, которую благословит Господь Саваоф, говоря: благословен народ Мой - Египтяне, и дело рук Моих - Ассирияне, и наследие Моё – Израиль». – Ис.19:24, 25. «Если иудейский закон дурен, то их упорная верность этому дурному закону есть, конечно, явление печальное. Но если худо быть верным дурному закону, то ещё гораздо хуже быть неверным закону хорошему, заповеди, безусловно, совершенной. Такую заповедь мы имеем в Евангелии. Она совершенна и по этому самому весьма трудна. Но нам открыты и особые средства — помощь благодати, не упраздняющей закона, но дающей нам силы для его исполнения. Итак, если мы сначала отвергаем эту помощь и затем отказываемся от исполнения евангельской заповеди под предлогом её трудности, то мы не имеем извинения. Дело не в том, трудна или не трудна евангельская заповедь, а в том, исполнена она или нет? Если она неисполнима, то зачем она и дана? Тогда правы будут те иудеи, которые укоряют христианство, что оно внесло в мир начала и идеи фантастические, не могущие иметь никакого действительного применения. Если же евангельская заповедь исполнима, если мы можем относиться по-христиански ко всем, не исключая и иудеев, то мы кругом виноваты, когда этого не делаем. Вместо того, чтобы прямо в этом покаяться, мы ищем, на кого бы свалить свою вину. Не мы виноваты — виноваты средние века со своим фанатизмом, виновата католическая церковь. Но вот начались гонения на иудеев в наши дни и в странах некатолических. Тут уже виновными вместо нас являются сами потерпевшие. Живя среди нас, иудеи относятся к нам по-иудейски; ясно, что мы должны относиться к ним по-язычески; они не хотят нас любить — ясно, что нам следует их ненавидеть; они стоят за своё обособление, не хотят с нами сливаться, не признают своей солидарности с нами, напротив, всячески стараются пользоваться нашими слабостями: ясно, что мы должны их искоренить. Дело в том, что евреи привязаны к деньгам вовсе не ради одной их материальной пользы, а потому, что находят в них ныне главное орудие для торжества и славы Израиля, т.е, по их воззрению, для торжества дела Божия на земле. Ведь кроме страсти к деньгам, у евреев есть и другая ещё особенность: крепкое единство всех их во имя общей веры и общего закона. Современные отношения передовой Европы к иудейству представляют собою как бы пародию одного пророческого образа: десять иноверцев хватаются за полу одного еврея, чтобы он ввёл их — но не в храм Иеговы, а в храм маммоны; а до Иеговы им так же мало дела, как и до Христа. Мы потому отделены от иудеев, что мы ещё не вполне христиане, и они потому отделяются от нас, что они не вполне иудеи. Ибо полнота христианства обнимает собою и иудейство, и полнота иудейства есть христианство. Настоящее иудейство живёт протестом и враждою к непризнанному Мессии-Богочеловеку…

Часть народа израильского отвергла первое явление Мессии и за то терпит тяжёлое возмездие, но только до времени, ибо слово Божие не может быть нарушено; и это слово Ветхого Завета, решительно подтвержденное в Новом Завете устами Апостола языков, ясно и непреложно гласит: весь Израиль спасётся… Почему большая часть Израиля не признала своего Мессию, почему церковь ветхозаветная не растворилась в церкви новозаветной, почему большинство евреев предпочитает быть вовсе без храма, нежели войти в храм христианский? Как же объяснить, что этот избранный народ оказался недостоин избрания именно в том, для чего он был избран? …национальный характер евреев обладает цельностью и внутренним единством. …Евреи прежде всего отличаются глубокой религиозностью, преданностью Богу своему до полного самопожертвования. Это народ закона и пророков, мучеников и Апостолов, «которые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования, заграждали уста львов» – Евр.11:33. Наконец третья отличительная черта евреев — их крайний материализм (в широком смысле этого слова). Чувственный характер еврейского мировоззрения выразился символически даже в их письме (в этом ограничении алфавита одними согласными) — телом слов, тогда как дух слов — (гласные или вовсе опускаются или обозначаются лишь точками и маленькими чёрточками). Что касается до житейского материализма евреев, т. е. преобладания утилитарных и корыстных соображений в их деятельности от египетских сосудов и до бирж современной Европы, об этом, кажется, нет надобности распространяться.
Что связывает религиозную идею Израиля с человеческой самодеятельностью иудейства и с жидовским материализмом? …человек от природы слабый не способен и к сильной религиозности. Точно так же человек безличный, бесхарактерный и с мало развитым самосознанием не может понять как должно истину самосущего бытия Божия. …Для всякой идеи и всякого идеала еврей требует видимого и осязательного воплощения и благотворного результата; еврей не хочет признавать такого идеала, который не в силах покорить себе действительность и в ней воплотиться; еврей способен и готов признать самую высочайшую духовную истину, но только с тем, чтобы видеть и ощущать её реальное действие. Он верит в невидимое (ибо всякая вера есть вера в невидимое), но хочет, чтобы это невидимое стало видимым и проявило бы свою силу; он верит в дух, но только в такой, который проникает всё материальное, который пользуется материей как своей оболочкой и своим орудием… Вот почему еврейство есть избранный народ Божий, вот почему Христос родился в Иудее… В этом искажённом виде национальное самочувствие превращается в национальный эгоизм, в безграничное самообожание с презрением и враждой к остальному человечеству; а реализм еврейского духа вырождается в тот исключительно деловой, корыстный и иным не брезгующий характер, за которым почти совсем скрываются для постороннего, а тем более для предубеждённого взгляда, лучшие черты истинного иудейства… Но как объяснить, что народная толпа, увлечённая именно божественным характером учения и дел Христовых, вдруг отреклась от Него и выдала своего Мессию Его врагам? Я не нахожу возможным согласиться вполне с общепринятым у нас объяснением этого факта. Обыкновенно дело представляется так, что иудейский народ хотя и ждал Мессию, но, по своему грубочувственому характеру, представлял себе Царство этого Мессии исключительно в виде политического торжества и господства Израиля над всеми народами; с этими ожиданиями не имела-де ничего общего евангельская проповедь о чисто духовном царстве Божием, а потому-де иудеи и не могли узнать в Иисусе своего Мессию-Царя... Христианская религия, возвышая человеческий дух к Богу, низводит Божество до человеческой плоти: в этом явном таинстве всё её превосходство, её полнота и совершенство. От языческой мудрости христианство отличается самою целью; от иудейства оно отличается только разным отношением к этой цели… Крест Христов, которым усвояется царство Божие, требовал от иудейского народа двойного подвига: во-первых, отречения от своего национального эгоизма и, во-вторых, временного отречения от мирских стремлений, от своей привязанности к земному благополучию. Сохраняя положительные особенности своего характера, иудейство должно было расширить и вместе с тем углубить свою религию, придать ей вполне универсальное значение и, в особенности, сообщить ей тот аскетический дух, которого ей всегда недоставало. Иудеи должны были бы на время занять такое положение относительно враждебного им мира, какое заняла гонимая церковь христианская: им следовало выступить против языческой империи не бунтовщиками, а мучениками — тогда они победили бы и соединились бы с христианством в общем торжестве… Чтобы воплотить царство Божие на земле, нужно сперва отойти от земли; чтобы осуществить духовную идею в материальной действительности, нужно быть свободным, отрешённым от этой действительности.

Раб земли не может владеть ею и, следовательно, не может сделать из неё основание для Царства Божия. Чтобы сделать природную жизнь орудием и средством высшей духовной жизни, необходимо отрешиться от природной жизни как цели. Нужно прервать бессмысленное соединение духа с материей, чтобы установить между ними истинное и святое сочетание…  Только тот, кто свободен от мира, может действовать в пользу мира. Пленный дух не имеет возможности перестроить свою темницу в светлый храм: он должен прежде всего из неё высвободиться… Но самый процесс этого оправдания рассматривался иудейскими законниками более по форме, нежели по существу. Они искали единения с Богом посредством внешнего условия соглашения, нравственный подвиг, чрез самоотречение личное и национальное. Но этот удивительный путь, ведущий к цели чрез удаление от неё, был совершенно непонятен большей части иудеев, стремившихся прямо и поскорее к окончательному результату. Их напряжённое самочувствие восставало против христианского самоотречения, их привязанность к материальной жизни не вмещала христианского аскетизма; их практический ум не мог примирить этого видимого противоречия между целью и средством; они не могли понять, каким образом вольное страдание ведёт к блаженству, каким образом умерщвление тела служит к его восстановлению, каким образом отречение от личных и народных интересов доставляет полноту личной и национальной жизни.
Если для этих иудеев уже большим соблазном являлась идея креста, налагаемого на человека, то крест, поднятый самим Богом, стал для них соблазном соблазнов; и тот самый иудейский народ, который своими лучшими элементами приготовил среду и материю для воплощения Бога-Слова, он же в своей массе оказался наименее восприимчивым к тайне этого воплощения…
Даже те из евреев, которые готовы допустить возможность воплощения божественного Лица (напр., каббалисты), отвергают путь Христов, как непрактичный и нецелесообразный. Но отвергая Богочеловека как единый общий для всех начаток спасения, как знамя языков, иудеи тем самым искажали и смысл богочеловечества, делая из него исключительного преимущество народа израильского. …Поэтому иудей, не покоривший плотского ума разуму истины, в своём представлении царства Божия, естественно, останавливался на границах своей народности, отвергая всё человечество как отвлечённую фантазию, отнимающую у Царства Божия его реальную основу. Таким образом, христианство, с одной стороны, как проповедь всечеловеческого братства, казалось еврею чем-то слишком широким, отвлечённым и нереальным; вместе с тем, поскольку христианство связывает дело всемирного спасения с одною Личностью Иисуса, оно представляется еврею как что-то узкое, произвольное и недостаточное.

 И с той и с другой стороны христианство, имеющее в виду собрать всех вокруг одного и чрез одного соединить каждого со всеми, представляется еврею — практику и реалисту — как идея неосуществимая и уже по одному этому — ложная. Доказать евреям, что они ошибаются, можно только фактически — осуществляя на деле христианскую идею, последовательно проводя её в действительную жизнь. Если мы взглянем теперь на иудейскую (ветхозаветную) теократию, то легко увидим, что хотя она обладала и священством (со времён Аарона) и царством (со времён Саула), но что оба эти служения, и священное и царское, как бы заслонялись и затмевались служением пророческим. Величайшим представителем еврейского народа был не первосвященник Аарон, а пророк Моисей, и если впоследствии Давид занял такое выдающееся место в судьбе еврейской теократии, то это потому, что он был не только царь, но и пророк. ….Из трёх царей нераздельного еврейского государства первый Саул, несмотря на своё мужество, и третий Соломон, несмотря на свою мудрость, оба оказались недостойными представителями теократического царства. …Священство, приуроченное к одному роду и ограниченное формальными обязанностями жреческого служения, не могло иметь на народ животворного религиозного действия: своими отрицательными качествами оно, скорей, способствовало той фарисейско-талмудической кристаллизации иудейства, которая, хотя и сохраняет в себе зерно истины, но закрытое слишком жесткой и непроницаемой скорлупой. Впрочем, эта кристаллизация совершилась вполне лишь тогда, когда вслед за исчезновением последних призраков царства исчезло и священство с разрушением второго храма, а вдохновенное пророчество окончательно переродилось в рассудочное и кропотливое учительство (раввинизм), всю свою душу положившее в исполнение отеческого завещания: возводить ограду вокруг закона, и эта ограда возводилась с таким усердием и трудолюбием, что скоро из неё вышел настоящий лабиринт, в котором и самим евреям трудно отыскать путь истинной жизни… Христос был и пребывает единым истинным Первосвященником; но пока видимая церковь имеет отдельное существование на земле, необходимо должны быть видимые носители священства Христова, которые священствуют и свидетельствуют не от себя и не от какого бы то ни было человеческого имени, а лишь как заместители Христа, Его силою и благодатью. …Так и случилось в Византии. Большая часть её властителей думали, что то верховное владычество над христианским народом, которое они получили от Христа чрез церковь, распространяется и на самую веру Христову и на самые жизненные основы церкви, что они могут полновластно распоряжаться в самом святилище и вместо того, чтобы служить церкви своим господством, заставлять церковь служить их господству.

 Отсюда великие бедствия для христианского мира; отсюда ереси покровительствуемые, а иногда и изобретаемые императорами (монофелитство, иконоборчество); отсюда постоянные гонения и низложения православных епископов и незаконные поставления на их место еретиков и человекоугодников; отсюда и многие другие злоупотребления властью… Но злоупотребления византийского цесаризма имели ещё более глубокие последствия, они исказили самую жизнь христианского общества на Востоке. При недостаточно самостоятельной и твёрдой духовной власти в Византии, власть царская, не сдерживаемая с этой стороны, всею своею тяжестью обрушивалась на социальную жизнь, подавляя в ней всякий энергический личный почин, всякую самостоятельную деятельность. Всё сильное уходило в монастыри, всё слабое порабощалось грубому произволу. Деспотизм питался нравственным бессилием и порождал общественный разврат. Спасение души было предоставлено монастырям, а главная задача мирской жизни состояла в том, чтобы угождать императору и его слугам. …Победа ислама, почти искоренившего христианство в Азии и Африке, была прежде всего делом грубой силы, но вместе с тем она имела и некоторое нравственное оправдание. Мусульманин, веруя в свой простой и не слишком высокий религиозно-нравственный закон, добросовестно его исполняет и в личной и в общественной своей жизни; он судит и гражданские и уголовные дела по Корану, воюет по прямому повелению Корана, к чужеземцам и к побеждённым относится опять-таки согласно предписаниям Корана, и т. д. Между тем, в общественной жизни христианского мира Евангелие никогда не имело того значения, какое занял Коран в мусульманском государстве и обществе. Поэтому если мусульманин предается чувственности, то он может жить так не кривя душой, у него такой закон, — у них все так живут; но верующему христианину приходится волей-неволей постоянно нарушать свою веру, ибо то общество, среди которого он живёт, мало руководствуется христианским законом.

 В Византии же в последние времена вследствие исключительно аскетического направления религиозности это раздвоение между верою и жизнью, между личным спасением души и общественною деятельностью было, можно сказать, возведено в постоянное правило. Таким образом, торжество мусульман было справедливым наказанием христианского Востока… Возгорелась та трагическая борьба между папством и империей, которая со своим эпилогом во Франции продолжалась три века и нанесла решительный удар делу христианской теократии… Что касается апостольского священноначалия, то его полное отрицание и в теории и на практике составляет, бесспорно, отличительный характер протестантства, по которому всякий верующий тем самым уже есть священник. Священство здесь смешивается с пророчеством, и это последнее признаётся не как особое служение или обязанность некоторых людей, призываемых к тому Богом, а как естественное право всех. По истинному христианскому, так же как и по еврейскому понятию, пророческое призвание требует высокой степени праведности и особых нравственных подвигов (Илия, Иоанн Креститель); но протестантство отрицает значение человеческой праведности и подвигов и сводит всю религию к одному состоянию веры и таким образом предоставляет всякому верующему безусловное право выступать самочинным и безапелляционным вершителем религиозных дел… Истинный пророк в еврействе и христианстве не восстает против архиерейской и царской власти, а пристаёт к ним и помогает им своими обличениями и увещаниями. Истинный пророк сознаёт своё призвание не как естественное право, общее ему со всеми, а также и не как свою личную привилегию, а как особый дар Божий, требующий с его стороны нравственного возделывания. Отвергнув эти два необходимых условия истинного пророчества — подчинение законным властям и стремление быть достойными высшего призвания, — протестантство существенно исказило третье теократическое начало: отделив пророчество от священства, оно не подарило миру и истинных пророков… (ибо подобает и ересям быть), то оно не могло бы привязать к себе никаких высоких принципов и идеалов, не могло бы принять тех обширных размеров и достигнуть таких прочных успехов, какие теперь выпали на его долю…
Но протестантство было не только незаконным проявлением пророческого начала, оно было также реакцией германской национальной стихии против латинской.

В наши дни для передовых учителей протестантства Библия уже не есть опора веры, а только предмет отрицательной критики, и если они всё-таки продолжают придавать ей исключительное значение и более всего ею занимаются, то это есть лишь дело привычки. …Тут уже не остаётся и следа той своеобразной, хотя и ложной, теократической идеи, которая одушевляла первых вождей протестантства. Теперешним разрушителям библейских текстов нечего сказать миру и некуда вести его. …А теперь, в то время как представители религии предаются разрушительному буквоедству, жизнь народов остаётся всецело в руках мирской политики, во власти частных интересов, колеблясь между военным деспотизмом и господством плутократии… Исторически сложившийся строй русской жизни выражается в следующих ясных чертах: церковь, представляемая архиерейским собором и опирающаяся на монастыри, правительство, сосредоточенное в самодержавном царе, и народ, живущий земледелием в сельских общинах. Монастыри, дворец и село — вот наши общественные устои, которые не поколеблются, пока существует Россия. Эти стихии нашего жизненного строя заключают в себе великие преимущества, но, вместе с тем, они не могут покрыть некоторых важных недостатков. Так, монастырь привлекает, укрывает и назидает верующие души; но он не может возбуждать, поддерживать и ограждать веру там, где она слаба, — для этого нужна постоянная деятельность в миру, не свойственная монаху. Восточный аскетизм, хотя и видоизменённый отчасти русским национальным характером, всё-таки остаётся по преимуществу созерцательным и, следовательно, вовсе не призван приготовлять деятелей и правителей церковных… Всё дело в том, что церковь на земле должна не только хранить святыню веры, но и непрестанно бороться за неё с внешними врагами, должна укреплять, ограждать, усиливать религиозную жизнь. А для такой деятельной борьбы ни монашеский характер, ни синодальный образ церковного управления не представляют благоприятных условий. Для борьбы нужна церковная власть вполне независимая, сосредоточенная, энергичная. Зависимость духовной власти от светской и отсутствие у неё собственного средоточия парализует внешнюю деятельность церкви и подрывает её влияние на жизнь народа и общества. Русская церковь, благодаря Богу, пользуется охраной православного царя, самодержавного и, следовательно, независимого от безбожных стихий современного общества. Но кроме этого отрицательного условия, которое у нас налицо, т. е. кроме политической неограниченности царской влати, для успешного её служения делу Божию потребно ещё положительное условие: нужно, чтобы власти христианского государства руководились указаниями самостоятельного духовного авторитета как явного представителя Церкви Христовой на земле; для чего нужно, чтобы духовная власть, олицетворяющая религиозный элемент в обществе, имела полную самостоятельность.

 Церковь, лишённая вполне самостоятельного представительства, не может иметь настоящего влияния ни на правительство, ни на общество. И вот мы видим, что, несмотря на благочестие русского народа, несмотря на преданность православию наших государей, несмотря на многие прекрасные качества нашего духовенства, церковь у нас лишена подобающего ей значения и не руководит жизнью России. Остаётся затем довольно большая и постоянно возрастающая полуобразованная толпа, способная иногда к хорошим порывам и движениям, но большею частью преданная грубым и мелким инстинктам. При таком положении дела, хотя бы верховное правительство было воодушевлено самой высокой и святой идеей, оно не нашло бы для её осуществления пригодных орудий в русском обществе… Если христианство не обречено на бездействие, то оно должно показать миру своё нравственное могущество, оправдать себя как религия мира и любви. Я не говорю о любви безразлично ко всем и ко всему, я не говорю о примирении со всеми и со всем. Я знаю, что церковь на земле есть церковь воинствующая, но да будет проклята война междоусобная! Объединение христианства будет великим разделением иудейства; но если разделение христианства было для него бедствием, то разделение Израиля будет для него великим благом. Лучшая часть еврейства пойдёт в христианскую теократию, а худшая останется вне её, и лишь в последние времена, получив возмездие по правде Божией, спасается по Его милосердию, ибо твёрдо слово Апостола, что весь Израиль спасётся… И когда евреи войдут в христианскую теократию, они принесут ей то, в чём их сила. Некогда лучшие силы еврейства представлялись пророками; пророчество было первое проявление свободной и деятельной личности; потом пророки заменились учителями закона, пророчество перешло в раввинизм — новое проявление того же личного и деятельного начала; ныне, наконец, главные силы еврейства обращены преимущественно на деятельность экономическую — последнее крайнее проявление и материализация личного начала. Еврейская личность утверждала себя первоначально в сфере божественной, потом в сфере рационально-человеческой и, наконец, сосредоточивается в сфере материальной человеческой жизни. …И как некогда цвет еврейства послужил восприимчивой средой для воплощения Божества, так грядущий Израиль послужит деятельным посредником для очеловечения материальной жизни и природы, для создания новой земли, идеже правда живёт». Рим.9:25 – «Как и у Осии говорит: не Мой народ назову Моим народом, и не возлюбленную – возлюбленною». Гал.4:27 – «Ибо написано: возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, не мучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа».

 

«Что будет с нашим делом после нас», –

Скорбел и сетовал премудрый Соломон;

Ведь будут рушить то, что нам как раз,

Безжалостно пройдёт по грядкам слон.

       Когда бы все, прошедшие пред нами,

       По Библии старались выверять строенья,

       Не сокрушили бы реформы, как цунами,

       И в революцию не вылупился Ленин.

Безбожники, вандалы рвут оградки

На кладбище и тащат гроб в металлолом;

Рождению змеёнышей когда-то были рады,

В свободу ложную родитель был влюблён.

       Что Божие – не подлежит замене,

       Оно уходит, прибавляя в росте.

       Раб Иисуса может быть осмеян,

       Но он за всё вознаградится после.

Мы знаем, после нас не лучше будет – хуже, –

Темнеет с каждым часом небосвод.

Мой опыт пригодится, станет нужным,

Нуждающийся в нём ответ найдёт.

       Плотское, личное забудется, сотрётся,

       С небывшим вперемешку отойдёт.

       Через библейское к вам перекину мостик

       И помогу продвинуться вперёд.

Народ рассеется, разрушен будет храм,

Страна скукожится шагреневою кожей;

Лишь Слово Божие, немеркнущее впрямь,

Когда оно извлечено из ножен.

       Что думаем, что скажем — да будет по Писанью,

       Пропитано любовью к Иисусу.

       Не ослабеем, с Богом не устанем

       И Странника стучащего к нам впустим.

Так хочется запечатлеться вечным,

Нетленный высев к жатве подогнать.

И мир попятится с своей картавой речью –

Победа явная на стороне ягнят.                  12.06.07. ИгЛа