Вопрос 3189: 18 т. 

Вы начитывали “Жития святых” и коснулись мучеников ХХ века.  Есть ли разница, кто как вёл себя при допросах, в тюрьмах между первыми христианами и послереволюционными? И как правильно вести себя: отвечать ли на вопросы следователя о других людях или ничего не говорить? Что Ваш личный опыт говорит?

Ответ: 

В житиях “всякого жита по лопате” можно найти. Одни «шли в несознанку», в полное молчание по-партизански, а другие рассказывали всё, что было известно, как известный целитель Пантелеимон  выдал своего учителя Ермолая, и за то не осуждается. Мой опыт невелик, но по моему делу проходило 32 допрошенных человека. На вопрос следователя  Пичугова В.Н, “кому верить”, если будут расхождения между показаниями моими и моими свидетелями, я чётко ответил, что верить только им, потому что речь шла о том, кто им давал плёнки. Где мне было упомнить всех, а таких были сотни, кто брал у меня магнитофонные катушки с записью религиозных книг. Я читал допросы баптистов, которых арестовывали с 1962 года. Лишнего ничего не говорили, а было свидетельство о Христе. Здесь же, про кого бы ни читал, всё борьба за власть, всё о руководстве церковном – как свихнулись на том. И нигде нет свидетельства  Евангельского. Нигде! Оно и не было известно митрополитам ни в России, ни заграницей, потому и, будучи уже на Соловках, давили на нижних нарах клюкву, чтобы совершить литургию. Жили для Литургии. Литургийное христианство, монашеское, но не Евангельское. Вот показания на допросах маститого иерарха, ныне канонизированного. Он не скрыл о всех, кого знал и кого не знал. Но это не помогло - расстрелян.

Митрополит Иосиф был арестован в ссылке и привлечён к делу «Всесоюзной организации ИПЦ» 9 сентября [4] 1930 года. Первоначально митрополит Иосиф допрашивался в Ленинграде, затем был доставлен в Москву. Его показания занимают в деле одно из центральных мест. По постановлению Особого совещания при Коллегии ОГПУ от 3 сентября 1931 года митрополит Иосиф был приговорён к пяти годам заключения в лагере с заменой на высылку в Казахстан на тот же срок. В 1937 году митрополит Иосиф был вновь арестован, приговорён к расстрелу и расстрелян (20 ноября). (65 лет).

 Вот что известно о его последнем месте. По рассказам племянницы Нины Алексеевны Китаевой, Владыка Иосиф жил на окраине Чимкента, на Полторацкой улице, около арыка, за которым простиралась нераспаханная степь. В небольшом казахском глинобитном доме он занимал комнату с верхним светом, обставленную очень скромно: в ней стоял грубо сколоченный стол, топчан, на котором спал митрополит, и пара стульев. Вставал Владыка в шесть утра и каждое утро один служил за аналоем, на который ставил небольшой резной складень. Кончив службу, он шёл на базар за покупками, завтракал, немного отдыхал и садился читать. Книги ему присылали или давали местные ссыльные. Часто из России приходили с оказией посылки или деньги, поэтому митрополит жил, не нуждаясь. Легального храма в городе не было. Ссыльные Владыку посещали редко, и беседовал он с ними, прогуливаясь в степи. Письма, как правило, присылались и отправлялись с доверенными людьми, наезжавшими в Чимкент. Хозяйство митрополита вела монахиня Мария (Коронатова), бывшая учительница в Устюжне, последовавшая за ним в ссылку и, очевидно, разделившая его судьбу. Ставшие теперь доступными документы следственного дела не оставляют места для сомнений. Митрополит Иосиф был арестован 24 июня 1937 г. Мирзояновским районным отделом НКВД и помещён в тюрьму г. Чимкента. Он проходил по одному делу со св. митрополитом Кириллом (Смирновым) и епископом Евгением (Кобрановым), арестованными 7 июля. В обвинительном заключении от 19 ноября 1937 г. говорилось: “Петровых Иосиф являлся заместителем Смирнова К.И. и, в случае ареста последнего, Петровых должен был возглавить контрреволюционную деятельность организации. Помимо этого, Петровых проводил работу по концентрации контрреволюционных сил церковников вокруг контрреволюционной организации, вёл новую вербовку членов и организовывал контрреволюционные ячейки на местах”. Заседанием Тройки Управления НКВД по Южно-Казахстанской области от 19 ноября 1937 г. митрополиты Иосиф и Кирилл (и с ними епископ Евгений) были приговорены к высшей мере наказания. Эти два духовных столпа Русской Церкви прославили Христа Бога своей мученической кончиной в навечерье Михайлова дня. 7/20 ноября 1937 г. их расстреляли и похоронили в Лисьем овраге под Чимкентом.

Протокол допроса Петровых Иосифа. 23/IX 1930 года.

Я, нижеподписавшейся, допрошен[ный] в качестве обвиняемого/свидетеля показываю: 1. Фамилия: Петровых 2. Имя, отчество Иосиф Семёнович 3. Возраст: 1872… Сведения о прежней судимости: в гор[оде]Ростове за совершение крестного хода, через три недели освобождён. Во время изъятия церк[овных] ценностей  по суду к 2 годам тюремного заключения, по кассации через месяц освобождён и в конце концов без суда и следствия находился в высылке в Череповецком округе в Моденском монастыре. Будучи предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний, по существу показываю:

“Рукопись, обнаруженная у меня при обыске, написанная мною лично: «Толковать с вами — самое бесполезное и безнадежное дело. Мы никогда не столкуемся. Вы никогда не сделаете того, чего я хочу. Я никогда не сделаю того, что Вам нужно. Вам нужно уничтожение Христа, мне Его процветание... По вашему, мы мракобесы, по нашему, Вы настоящие сыны тьмы и лжи... Вам доставляет удовольствие издеваться над религией и верующими, таскать по тюрьмам и гонять по ссылкам её служителей. Нам кажется величайшей дикостью, позором из позоров XX века Ваши насилия над свободой совести и религиозными убеждениями человечества». Написан он в состоянии крайнего нервного возбуждения при вызове к агентам Г.П.У. в Моденском монастыре, которые в 2-х-часовой срок предложили мне дать ответы на вопросы: 1) Моё пребывание в ссылке, 2) Отлучка в Ростов и 3) Моё отношение в настоящем положении к современным событиям. Отвечать я начал именно так, как приведена вышеуказанная рукопись, но впоследствии, немного успокоившись, я понял, что совершенно неуместны [вписано над строкой: и сумасбродно] такие мысли, и написал три ответа, обнаруженные также при обыске. Сейчас я выражаю искреннее и глубокое сожаление, что мог допускать такие мысли, если я их сразу же не уничтожил, то лишь потому, что эта рукопись в суматохе куда-то завалялась и я не мог её обнаружить и уничтожить. Ответ мой о ссылке мне помогла с черновиков переписать Мария Ивановна Гранатова, которая жила при мне и помогала мне в хозяйстве. Копии этих ответов я оставил у себя. Этими ответами приезжающие ко мне духовенство и верующие интересовались, переписывали и увозили. Находясь в ссылке в Моденском монастыре, ко мне приезжали за советами не только с Ленинграда, но приезжали и с других городов СССР. С Ленинграда чаще всего приезжала монахиня Анастасия Куликова. Через неё я получал всю корреспонденцию, как с Ленинграда, так и с других городов.

Помню, что таким образом была получена копия письма митр[ополита] Петра, написанного им с высылки одной своей Киевской знакомой. В этом письме митр[ополит] Пётр писал о трудностях его пребывания в ссылке и о том, что ему продлён срок ссылки ещё на два года. Помимо письменных ответов моих я [с] матушкой Анастасией сообщал и давал те или иные указания и устно. С Ленинграда кроме Анастасии Куликовой приезжали за советами и разрешениями тех или иных вопросов следующие лица: свящ[енник] Алексей Вознесенский — раза 2, Викторин Добронравов — 1 раз, иеромонах Тихон [исправлено вместо: Стефан], Николай Ушаков, Филофей Поляков, епископ Василий, миряне Мария Петровна Березовская – два раза, Наталья Николаевна Андреева - два раза и др[угие], которых не помню. С Натальей Николаевной Андреевой в её приезды были разговоры о событиях, происходящих вокруг церкви. Разговаривая с Андреевой, я заключил, что Андреева была удручена последним расколом, происшедшим в нашей организации в связи с регистрацией двадцаток, вследствие чего духовенство в лице Викторина Добронравова, Алексея Вознесенского, Николая Ушакова, Николая Васильева и других отошли от епископа Сергия Дружинина и Василия Докторова и прекратили служение в церквах, принявших регистрацию. Наталия Николаевна мне говорила, что она лично принимала усердие к примирению, а тем более ещё тогда, когда увидела, что бывшие духовные чады умершего св[ященника] Федора Андреева прекратили посещать храм Воскресения на крови. О Московском антисергианском течении я был в курсе дела отчасти от тех лиц, которые ко мне приезжали, а отчасти и от Наталии Николаевны. В один из своих приездов ко мне она говорила мне о деятельности какого-то её знакомого Лосева, но, что она говорила, я не помню, и, не зная этого Лосева, я не придал разговору Натальи Николаевны никакого значения.

 Добронравов, Вознесенский и Ушаков приезжали по поводу своего отхода и непризнания регистрации. В своих разговорах они хотели меня убедить осудить перерегистрацию двадцаток, но я был против их предложения и говорил, что раз эту регистрацию требует гражданская власть, то её нужно производить, и был более согласен с предложением Марии Петровны Березовской, которая, приехав ко мне по этому же делу, в пункты регистрации внесла оговорки, и я тогда же эти оговорки одобрил. Отказ от благотворительности церкви может быть допущен только в противоречии с нашими церковными правилами.

Про Алексея Шишкина, иеромонаха с Северного Кавказа, знаю, что он бесприходный священник, который ведёт агитацию против регистрации, призывая верующих уйти в подполье. Об этом Шишкине мне писал нынешним летом один священник, который был против Алексея Шишкина. Записано с моих слов правильно. ЦА ФСБ РФ. Дело «Всесоюзной организации ИПЦ». Т. 11. Л. 307-308 об. Подлинник. Автограф А. Макарова. Каждая страница заверена подписью митрополита Иосифа. На л. 312-313 заверенная А. Макаровым машинописная копия.

27 сентября 1930 года. Продолжение допроса Петровых Иосифа 27 сентября 1930 г[ода]. Как в первый свой приезд в Ленинград, так и проездом в Ростов через Ленинград я останавливался у моего земляка Дмитрия Петровича Варганова, проживающего по Горсткиной улице д[ом] № 1/4. Проезжая в Ростов, я пробыл в Ленинграде два дня и одну ночь. За эти два дня я кроме епископа Дмитрия, у которого обедал, ни у кого не был, меня же на квартире Варганова посетило духовенство и знакомые, и с некоторыми из них было чаепитие. Кто оставался на чаепитии у Варганова, я не помню, как не помню, какие вопросы за чаепитием обсуждались. Отрицая своё руководство над антисергианским течением, я всё же сознаю, что нужно же кому-нибудь было быть духовным руководителем и советником того духовенства и верующих, которые в силу лжи митрополита Сергия отошли от него и примкнули к нашей церковной группе, а так как кроме меня никого из митрополитов не было, то только этим я и объясняю, что ко мне со всего Союза приезжало духовенство и верующие за советами. После того, как я был выслан в Моденский монастырь, своим заместителем я назначил епископа Дмитрия, а после ареста последнего руководство перешло к епископу Дружинину Сергею. Первое время епископ Дмитрий являлся моим заместителем только по Ленинградской епархии, но впоследствии, когда антисергианское течение разрослось далеко за пределы Ленинградской епархии, я не мог ему запретить, да и сам с ним был согласен за то, чтобы всем обращающимся к нему за руководством он давал советы. Сам епископ Дмитрий по всем вопросам меня ставил в известность, спрашивая у меня как у своего митрополита советов и руководства.

Распространение антисергианских документов, в которых задевалась и Советская власть, преступлением не считаю, этими документами мы критиковали слова и дела митрополита Сергия, его лакейский подход к Советской власти в его церковной политике. Я ничего не имел против того, что группа Ленинградского духовенства и мирян на декларацию митрополита Сергия написали протест, требуя от последнего изменения взятого им курса церковной политики… Лакейский подход Сергия к Власти в его церковной политике — факт неопровержимый. И вся Советская печать гораздо злее и ядовитее нас высмеяла это лакейство и в стихах, и особых фельетонах, и юмористических иллюстрациях. Почему же нам это воспрещено? За хранение и распространение этой критики людей преследуют, как за хранение и распространение чего-то антисоветского. Правда, здесь прорываются иногда вопли, как будто бы и Власть задевающие. Но ведь это неизбежно, как одна крайность при другой, как невольная отрыжка тех подхалимств, до которых дошёл наш недавний «господин-лакей» Сергий. В этих воплях, в этой отрыжке – нет однако же активного противодействия и оскорбления Власти, а простое подчёркивание контрастов. В самом деле, если Сергию - по пословице - «плюнь в глаза, ему всё будет «Божья роса», то мы говорим, что плевок есть плевок, и только. Сергий хочет быть лакеем Советской] Власти, мы — хотим быть честными, лояльными гражданами Советской Республики с правами человека, а не лакея, и только. Ведь в других областях - Власть наша (Советская) — крепкая и спокойная за своё существование — не боится никакой здоровой самокритики, и даже сама её ищет и требует.

 Проявляя своё      участие в церковной жизни общины Храма Воскресения и др[угих], единомысленных с нею, советами и помощию в решении разного рода вопросов церковного характера, я считал и считаю, что не выходил из рамок законности, поскольку сама Власть позволяла меня регистрировать при этой общине в качестве ее духовного руководителя и не предъявляла мне никаких требований в смысле ограничения моих чисто духовных прав. Запретили бы мне это прямо, на тех или других законных основаниях, и я не пошевелил бы и пальцем. Признавая некоторую нелояльность своего личного поведения в отношении Власти и находя, что безупречное соблюдение этой лояльности чрезвычайно затруднено вообще при таком множестве всякого рода невыясненных достаточно ограничений свободы живой человеческой личности и возможно разве только для высшей 100%-нтной мудрости Сократа, я прошу вновь Власть простить мне мои ошибки, о коих выражаю искреннейшее сожаление, и принять моё честное (и отнюдь не лакейское) заверение, что сознательным врагом и вредителем Власти никогда не был и быть не могу уже в силу своего далеко не дворянского происхождения и в силу того, что никогда не был особым сторонником старого режима, с коим у меня посему даже были в прошлом немалые недоразумения (прекращение мною в 1905 г[оду] всякого поминовения царской фамилии за Богослужением и за это лишение на некоторое время возможности священнослужения, перевод на худшее место, лишение наград и повышений по службе и т[ому] п[одобное]).  Доколе же тяготеть будет надо мною несчастный рок, не дающий заработать и у нового режима честного и незапятнанного имени при всех искренних желаниях и попытках этого? Так, уже в сопроводительной статье к опубликованной в газете «Известия» Декларации митрополита Сергия писалось: «Только наиболее тупые и заскорузлые представители духовенства неспособны были понять и увидеть, что политическое равнение по пастве, по трудовому народу — необходимое условие сохранения за церковью того, что у неё ещё осталось, и прежде всего сохранения тех доходов, которые простодушная паства ещё им доставляет» (Среди церковников // Известия ВЦИК. 1927 г. № 188 (3122). 19 авг.)

(Антисергианская организация началась с известной декларации митрополита Сергия, где он, высказав более или менее приемлемые для всякого честного Советского гражданина мысли, в то же время допустил неприемлемые для церковного сознания действия, нашедшие своё выражение тотчас в целом ряде противоцерковных мероприятий: переброска с места на место почти всех тогдашних архиереев, учреждение синода на неканонических началах, уничтожение вовсе некоторых епархий, произвольное слияние их, прекращение молитвы за привлеченное по гражданскому суду духовенство и т[ому] п[одобное]). Радости Советской власти не могут быть нашими общими радостями. Советская власть получает удовлетворение закрытием той или иной церкви, мы можем только иметь скорбь и не можем радоваться. В программе Советской власти на первом месте поставлена борьба с религией как опиумом для народа, мы же считаем и всякое преследование духовенства и верующих преследованием религии и только можем выражать скорбь. Как глава церкви, прежде чем осудить заграничное духовенство, митрополит Сергий должен был учинить формальный церковный суд. И как глава церкви он был не вправе в своей декларации осудить огульно всё духовенство. За политику церковный суд не судит, это дело гражданского суда. О всех событиях, которые происходили в церкви Воскресения на крови, мне сообщали приезжающие с Ленинграда, как мать Анастасия Куликова, так и другие. Через них я получал с церкви денежное вспомоществование в размере 50-60 руб[лей] в месяц и продуктами. Кроме Куликовой приезжала два раза Андреева Нат[алъя] Ник[олаевна], раза два Мария Петровна Березовская, и духовенство Добронравов, Ушаков, Вознесенский, епископ Василий, Филофей Поляков, свящ[енник] Петр Беллавский, монах Тихон с Ал[ександро] Невской лавры.

 Все эти лица приезжали ко мне за разрешением вопросов, как лично их касающихся, так и всей нашей организации. В одном письме я писал епископу Дмитрию, чтобы с лицами, которые приезжают с других городов и местностей, он был осторожнее и приём их в наше общение производился после тщательной проверки приехавшего. Я лично принимал тех, кои имели письмо от еп[ископа] Дмитрия. С Киева приезжала ко мне по поводу священника Спиридона некая Анисья. Приехала она уже с Ленинграда с письмом Натальи Николаевны. Фамилию этой Анисьи я не знаю, но Наталья Николаевна может знать, так как она направила её ко мне с письмом… Во время следования в Ленинград я, воспользовавшись тем, что сопровождающий меня сотрудник Г.П.У. на ст[анции] Тихвин пошёл разыскивать мягкое место, на какое мы имели право, пошёл в уборную, наскоро написал открытку и сам опустил письмо в почтовый вагон, который был в нашем поезде рядом с нашим вагоном. Письмо было написано на имя Анны Андреевны Фёдоровой по адресу Малый Казачий пер[еулок], д[ом] № 9, кв[арти ра] 103. В письме я извещал, что меня везут в Ленинград, прося оказать мне помощь в необходимом. Разрешения на отправку письма я ни у кого не спрашивал…

 Кроме ранее указанных мною лиц, приезжавших ко мне с Ленинграда, дополняю, что приезжал представитель от единоверческой церкви от священника Алексея Шеляпина с письмом. В этом письме Шеляпин, осуждая взятый митрополитом Сергием курс церковной политики, просил его принять в общение с нами. Письмо было переслано через юношу Иннокентия, которого Шеляпин просил благословить в монашество. Переговорив с Иннокентием, я пришел к тому, что в монашество его можно посвятить, и дал в этом согласие. Моё письмо к священнику Николаю Ушакову, отказавшемуся служить в церкви, где выбрали патент на свечи, действительно является письмом, в котором я его «благодарил за твёрдую и решительную борьбу со всякими «уклонами» и «покраснениями». В письме я ему писал, что я на него надеюсь в будущем, что время лукавое и опасное для всяких послаблений, призывал быть на страже, так как находил, что и нашу группу хотят тоже использовать для целей, ничего общего не имеющих с истинною Церковью Христовою, просил поддержать слабых и робких своим примером. Я отметаю все антисоветское и каюсь в своих ошибках, от которых, повторяю, так трудно всякому уберечься. Я готов на всё, что нужно, в пределах возможного, для восстановления доверия ко мне власти и для доказательства моей лояльности к ней. Без единомыслящей двадцатки, лиц в ней состоящих, никакую работу духовную проводить нельзя. Ко мне приезжало и духовенство, и верующие, не только те, которые примыкают к нашей организации, но обращалось духовенство и верующие, которые к нашей группе не примыкают, со всеми своими скорбями. Так, помню, ко мне приехал один гражданин, у которого описали всё до основания, вплоть до палки, обращался один священник, сергианец, которому предложено было властью оставить гор[од] Устюжну, и всем им я говорил, чтобы они терпели, говорил слово утешения, и они с утешением уезжали домой. Ненависть крестьян к Советской власти доходит до открытой пропаганды и выступлений, крестьяне буквально голодают, не имея хлеба, а если имеют, то не имеют возможности смолоть. Ветряные мельницы все закрыты, на других же отказываются молоть. Я, живя в Моденском монастыре, этих разговоров наслушался и удивляюсь, почему только нас, духовенство, Сов[етская] власть привлекает к ответственности.Записано с моих слов правильно, но тенденциозно. Иосиф Петровых... Далее, м[итрополит] Агафангел сообщил, что у него имеется также проект собственной декларации, которым он предполагает выступить против Сергия, что эта декларация одобряется всеми Ярославскими архиереями и что и я приглашаюсь присоединиться к ней, как проживающий в пределах Ярославской епархии и обязанный этим самым к единомыслию с местными иерархами, среди коих я нашёл убежище в своем изгнании. После этого, декларация была разослана по распоряжению м[итрополита] Агафангела ко всем, запрашивавшим его советов и руководства, с разъяснением, что в силу постановления соборного, при отсутствии облеченной доверием центральной духовной власти или при невозможности сноситься с нею, архиереи на местах облекаются всею полнотою прав и управляются совершенно самостоятельно. Мысли декларации Ярославской, воспроизводимой очень неточно, по моей слабой памяти:

«Ваше Высокопр[еосвященство]. Хотя ни соборными определениями, ни практикой церковной жизни не оправдывается ваше стояние у кормила церковного управления, тем не менее, доселе мы подчинялись вам, в надежде, что вы доведете церковный корабль до тихой пристани, т[о] е[сть] до созыва церковного собора, который разрешит все наболевшие вопросы церковной жизни и даст ей так необходимое успокоение и мир. Но надежды наши не оправдались. Напротив, целый ряд ваших незакономерных действий — как-то: перемещение архиереев с места на место без законных оснований, назначение викариев без ведома и согласия правящих архиереев, запрещения им священнослужения, наконец, учреждение вами совершенно неканоничного синода, состоящего сплошь из бывших обновленцев и даже одного из них переметавшегося в раскол старообрядчества, всё это грозит не успокоением, а усугублением страданий церкви, достоинство которой вы уронили ещё более вашим невызванным никакою нуждою угодничеством пред «внешними», чем вызвали неслыханные издевательства и... на церковь. Мы всегда были сами и остаёмся честными и лояльными советскими гражданами, но ваш образ действий находим совершенно неуместным и недостигающим цели умиротворения церковного. А потому объявляем вам, что с нынешнего времени мы отделяемся от вас и будем управлять нашими епархиями самостоятельно, соблюдая верность митр[ополиту] Петру и руководствуясь в наших действиях правилами апостольскими, Вселенских и Поместных Соборов, практикой и неотменёнными распоряжениями прежней церковной власти, а также Всероссийского Пом[естного] Собора 1917 г[ода] — до того времени, пока вы сознаете свои заблуждения и сделаете вновь возможною работу с вами на пользу св[ятой] Церкви». (Изложено приблизительно). Подписи: М[итрополит] Агафангел, Архиепископ Варлаам, Архиепископ Серафим, митрополит Иосиф, епископ Евгений.

Посетители мои и дела, по которым приезжали и о коих беседовали: более часто: м[онахиня] Анастасия привозила продукты, посылки от знакомых, письма от них, вопросы Вл[адыки] Димитрия, по коим он, затрудняясь, просил совета, и сообщал о всех текущих событиях церковной жизни. Протоиереи: ДОБРОНРАВОВ, УШАКОВ, ВОЗНЕСЕНСКИЙ - приезжали за разъяснением по вопросу о регистрации храмов и об отношении к храму Воскресения и др[угим], с ним солидарным. Получили упрёк за излишнюю «ревность не по разуму» и совет — не упорствовать в своём самочинии, останавливать своих духовных чад от распространения слухов о храме Воскресения, который будто бы нельзя посещать, как зарегистрированный, и самим не удаляться от него и служащих в нём. Прот[оиерей] ВОЗНЕСЕНСКИЙ кроме того приезжал по своему личному делу — удалённый из храма арх[ангела] Михаила под влиянием прот[оиерея] ПОЛЯКОВА, просил защиты и указания, как быть. Я выдал ему справку, т[о] е[сть] напомнил о постановлении Всероссийского собора 1917 г[ода], что никакой епископ, ни священник, ни диакон, ни даже псаломщик не может быть снят со своего места без уважительных причин, а именно: 1) если он сам не просится, 2) если он болен неизлечимою болезнью, 3) если впал в ересь или совершил другое преступление, подлежащее церковному суду.

Прот[оиерей] ПОЛЯКОВ приезжал по этому же делу, оправдывая свои действия волею прихода и тем, что официального назначения в их приход прот[оиерея] ВОЗНЕСЕНСКОГО никакого не было, а потому и числиться их священником он не может. Поэтому всё дело оставлено без дальнейших последствий.

Иеромонах ТИХОН и с ним мирянин (имени и отчества и фамилии не помню) привозили продуктов. Беседовали о Лавре и др[угих] вещах, не имеющих делового характера. При отъезде подверглись обыску, не давшему никаких результатов. Брат Иннокентий (фамилии не знаю), по поручению единоверческого священника Ал[ексея] ШЕЛЯПИНА приезжал за советом относительно регистрации и с просьбой разрешить этого Иннокентия посвятить на служение церкви. На первый вопрос дан ответ — последовать примеру храма Воскресения, решившего зарегистрироваться, по второму вопросу — не могло быть указано никаких препятствий. Вдова прот[оиерея] АНДРЕЕВА Нат[алья] Никол[аевна] была два раза, привозила продукты и посылки от знакомых с их письмами. Беседа касалась многих предметов церковной жизни. Подробно вспомнить всего невозможно. Беседа велась урывками, и ни на одном предмете долго не задерживалась.

Епископ Василий приезжал по своему личному делу — погоревать о том, что ему нигде не удается пристроиться для служения. К его утешению вскоре он устроился где-то на Пороховых. При приезде был обыскан - безрезультатно. Из других мест вспоминаю следующих посетителей: Свящ[енник] Андрей БОЙЧУК, какая-то Анисия (фамилии и отчества не помню). Из Киева — приезжали за советом по делу арх[имандрита] Спиридона, внесшего немало смуты в одном из киевских приходов (каком не помню). Этот арх[имандрит] Спиридон своими новшествами при Богослужении сильно напоминал обновленцев, что и смущало многих из духовенства и мирян. Я имел отрывочные сообщения от Влад[ыки] Димитрия о некоторых приходах Сев[ерного] Кавказа, солидарных с ним. Но непосредственного общения с ними не имел, и лиц, приезжавших оттуда, у меня не было.

 Из Твери заезжал ко мне (по пути из Ленинграда) иером[онах] Фотий, привозил посылки с продуктами, письмо Влад[ыки] Димитрия и др[угих] знакомых. Иером[онах] Фотий рассказывал о своей жизни в Твери и служении там. С ним я получил несколько вопросов с просьбами дать советы (церковного характера), что и было исполнено. Из ст[анции] Узловой Тульской губ[ернии] была у меня Евд[окия] Гавр[иловна] РОДИОНОВА. Эта была совсем не по церковным, а по своему личному делу, как духовная дочь, которая у меня исповедывалась и искала разрешения своих личных недоуменных духовных запросов. Была в день обыска… Из Москвы никого не было и из др[угих] городов более никого не припоминаю. 4 года — довольно большой период времени, чтобы все помнить. Больше всего приезды были из Ленинграда. Из других мест совсем мало и все, кажется, указано.

М[ария] Петровна] БЕРЕЗОВСКАЯ — по дороге в Москву приезжала сообщить о решении их зарегистрироваться, что и одобрено. Также сообщала, что хочет попытаться попросить о дозволении мне устроиться в Ленинграде. Я не советовал этого и вообще смотрю на это безнадежно. Результаты оправдали мои опасения. Еще — Макарий, Анатолий, Серафим — по личным делам. 19 ноября 1930 года

Протокол допроса Иосифа Петровых от 19 ноября 1930 года.

Я утверждаю, что Новосёлов на меня никакого особого влияния не имел. С большей справедливостью это следует сказать относительно архиепископа Серафима Самойловича. По крайней мере, он мне говорил, что Новосёлова слушаться иногда невредно. Я знаю, что Серафим под впечатлением Новосёлова подготавливал какой-то протест против декларации митрополита Сергия. Какой — точно мне неизвестно. Вообще Новоселов больше говорил и влиял на митрополита Агафангела и, как я уже говорил, на архиепископа Серафима. Ко мне Новосёлов приезжал один раз вместе с Серафимом. На отход Агафангела и его группы, на их оформление в самостоятельное течение — он повлиял в том смысле, что подлил, как говорится, масла в огонь: он подтолкнул их на том пути - на котором они уже стояли. Со мною Новосёлов беседовал о положении в церкви, создавшемся после декларации Сергия. Он говорил о том, что позиция декларации неприемлема для верующего народа, и, в частности, для каких-то «ревнителей церковных из интеллигенции». Имён кого-либо из представителей такого рода интеллигенции при этом не было названо. О нас же, представителях иерархии, говорилось, что и нам тоже пора сказать свое слово. Позже архиепископ Серафим Угличский показал мне, переслав, кажется, его, письмо Новосёлова, в котором последний анализировал троих лиц, с точки зрения пригодности их к возглавлению нового церковного течения. Относительно меня и Агафангела говорилось, что мы мало для этого пригодны: я – как склонный более к созерцательной жизни, а Агафангел - как престарелый. Называя Серафима «сынком», Новосёлов вы двигал на эту роль его, как более молодого и энергичного. Показание мною прочитано. С моих слов записано верно, в чём и подписываюсь.

  Архиепископ Серафим Самойлович о Новосёлове мне говорил, что он кого-то объединяет и действует от лица какой-то группы. Наталья Николаевна Андреева называла мне Лосева и Новосёлова, как каких-то известных московских деятелей по церковным делам. Ко мне приезжал из Москвы священник Дулов, который от имени «Москвы» требовал, чтобы я опубликовал свою декларацию против Сергия и, хотя я ему согласия не дал на это, тем не менее он эту мою декларацию, бывшую у него на руках, распространил. Я был главой нашей организации в чисто-церковном смысле. Практически действовал по моему доверию архиепископ Дмитрий. Андреева Наталья Николаевна хотела все время играть какую-то роль в церковной жизни. Монахиня Анастасия Куликова, под влиянием которой Дмитрий в значительной степени находился, жаловалась мне, что Андреева пыталась втереться в доверие к Дмитрию, приблизиться к нему. Я представляю себе, что роль Андреевой сводилась более или менее к посредничеству между Новоселовым и Дмитрием. У меня были священники Перепелкин  и Шишкин (с юга); последний не имеет определенного места жительства и гуляет по всей Руси. Оба они — большие фанатики. Я сознаю, что наши документы по существу шли по линии антисоветской пропаганды, хотя большая часть каждого такого документа трактовала о вопросах церковной политики. Ко мне эти документы, далеко не все притом, попадали от разных лиц и у меня оставались. Я лично им хода не давал. Копии телеграмм митрополитов Евлогия и Антония Храповицкого я получил из Ленинграда от архиепископа Дмитрия через Анастасию, кажется. Телеграмма Антония, очень короткая, трактовала политику Сергия по отношению к Советской] власти как «измену и предательство». Моя записка о том, что «нам кажется величайшим позором из позоров XX века ваши насилия над свободой совести [зачеркнуто: вероисповедания] и религиозными убеждениями человечества» - это записка выражает только мои личные мнения. Вот эта моя резкость, которой я порой сам не рад — и давала повод понимать меня беседовавшим со мной членам нашей организации именно в том смысле, что я будто бы стою за какое-то активное к[онтр]-революционное] действие. Приходилось иной раз и письма им писать так, по причине той же моей резкости, что понимали меня опять в том же смысле. Такое понимание возможно тем более, что люди, со мной беседовавшие, оказывались зачастую более антисоветски настроенными, чем я. Для таких лиц, конечно, мои резкости по отношению к Сов[етской] власти могли казаться данными директивного порядка. У меня из ленинградцев бывали: мать Анастасия, Ушаков, Добронравов и Вознесенский.

  Я, конечно, понимаю, что документы, которые выпускались иногда сторонниками нашей организации, носили антисоветский характер, особенно такие, которые трактовали о советской власти, как власти антихристовой. Конечно — самое маленькое, что может сделать верующий - это избегать власти антихристовой. По духу этих документов я думаю, что Новоселов имел к их выпуску какое-то отношение, так как с его взглядами это совпадает, но фактов выпуска им документов я не знаю. Обычно документы выпушенные мне привозила все та же мать Анастасия. От неё я знал, что Новоселов часто бывает у Димитрия. Анастасия [зачеркнуто: часто] сообщала мне об успехах нашей организации на Кавказе и в других местах. Я относился к этому критически, заявив даже ей, что несмотря на все эти успехи никакого заметного изменения в положении церкви не произошло.

От Анастасии раз я слышал, в ответ на мою реплику, что «хотя бы знали о нашем положении за границей» — такой ответ: «там знают всё, даже больше, чем знаем мы». Более подробно она мне ничего не сказала. Показание мне прочитано, с моих слов записано верно, в чём и подписываюсь. Иосиф Петровых.

А. В. Казанский. ЦА ФСБ РФ. Дело «Всесоюзной организации ИПЦ». Т. 11. Л. 341-342. Подлинник. Автограф А. В. Казанского. Каждая страница заверена подписью митрополита Иосифа.

(Мученик Михаил Александрович Новосёлов (1864-1938=74) - церковно-общественный деятель, профессор; с 1927 года один из активнейших представителей оппозиции митрополиту Сергию (Страгородскому); 23 марта 1929 года арестован; приговорён к восьми годам заключения; расстрелян). Почти все, названные митр. Иосифом, были расстреляны.

Тучков Евгений Александрович (1892-1957=65) - с 1922 года начальник 6-го отделения СО ОГПУ СССР. Ис.29:9-10 – “Изумляйтесь и дивитесь: они ослепили других, и сами ослепли; они пьяны, но не от вина, — шатаются, но не от сикеры; ибо навёл на вас Господь дух усыпления и сомкнул глаза ваши, пророки, и закрыл ваши головы, прозорливцы”. Иов.6:21 – “Так и вы теперь ничто: увидели страшное и испугались”. Прит.24:10 – “Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя”.

 

“Неведомому Богу!” - стадион

С ума сходил под шквал рукоплесканий,

И обязательно был кто-то побеждён,

Былой кумир низвергнут, в небытие он канет.

       А новый бог и идол молодёжи

       Внезапно-дико в фавориты вылез.

       Но пьедестал так шаток, ненадёжен,

       И этот вылетит отстрелянною гильзой.

Неведомых божков как обратить

На пользу в проповеди, указав на Бога?

Пусть для начала где-то в две строки,

Но это будут золотые строки.

       Спортсмен и олимпийский чемпион

       Берёт медаль с присказкой «золотую»;

       С подножкой и подсечкой шёл он на обгон,

       На всех помощников, на лошадь зло лютует.

Неведомому богу из Кремля

Кадили, воскуряя смрад хвалений,

А он душил, учил других стрелять, –

Как жаль, в котле ГУЛага не варился Ленин.

       Их сочинения – блевотина и смрад,

       Смердящая, зловонная клоака;

       Научный ленинизм влёк в водопад

       И в ад, где скрежетать и вечно плакать.

Так не творите ж из «святых» божков,

Мироточенье – признак обольщенья.

Не шли на благовестие пешком,

И от монашества лишь мусорные щепки.

       То Серафим, то Иоанн Кронштадтский –

       Раскрутка и ажиотаж слепых;

       Канонизация – фундамент очень шаткий –

       Зачем божков тех в пантеон лепить?

Неведомого Библия открыла

Из тьмы космической невежества и мрака;

Тот Бог есть Иисус, Он вере дарит крылья,

Пусть змей с рекой не парализует страхом. 15.08.06. ИгЛа

 

Дай мне горькие годы недуга,
  Задыханья, бессонницу, жар,
  Отыми и ребёнка, и друга,
  И таинственный песенный дар.
         Так молюсь за Твоей литургией
         После стольких томительных дней,
         Чтобы туча над тёмной Россией   (1889-1966).
         Стала облаком в славе лучей. (Анна  Ахматова - 1911)

Темнеют, свищут сумерки в пустыне. Поля и океан...
Кто утолит в пустыне, на чужбине Боль крестных ран?
Гляжу вперед, на черное Распятье Среди дорог - И.Бунин.
И простирает скорбные объятья Почивший Бог. 1920 (1870-53)