Вопрос
3291: 19
т.
Православие
упирает на богослужение, а протестанты на живую проповедь Евангелия.
Где и у кого проще обратиться к Богу иноверцам ?
Ответ:
Неужели
вы сами не понимаете, что где жизнь явлена через слово Христово, а не
там, где через иконы привычка? Вот из книги матери о.Александра Меня
несколько выдержек и вы поймёте, что православие было и есть неизменное
– иконы, монашество, послушание человеку. Александр Мень
никогда бы не был православным, быть может, если бы там не пустила
корешки его любознательная и ищущая не Христа, а крещения и покоя его
мать.
«Павлик
обратил внимание своего спутника на облака, окрашенные восходящим
солнцем. Но молодой инок даже не поднял глаз: «Я не для того
в монастырь пришёл, чтобы красотой любоваться, а для того, чтобы о
грехах плакать», - сказал он...
Каждый
поминаемый становился для о.Петра своим, и он хранил молитвенную память
о нём на всю жизнь. Если была малейшая возможность, он считал своим
долгом сам отпеть и проводить в последний путь того, о ком он постоянно
молился. Уже совсем больной, лежа в постели, он огорчался, когда
узнавал, что его заменил в этом деле другой… Православие не
старообрядчество, в нём есть широта всеобъемлющая». У о.
Петра не было и тени того, почти сектантского, понимания Православия, с
которым мы и сейчас нередко встречаемся. Есть ещё до сих пор люди,
которые отшатываются от западного христианства, как от чего-то чуждого
и даже враждебного. Есть и такие, которые считают, что православный
священник не должен заниматься «светскими» науками
или интересоваться искусством. О. Петр был чужд этих предрассудков.
«Церковь едина, - говорил он. - О соединении всех мы молимся
за каждой литургией. И у католиков благодать есть. У них было много
тяжёлых ошибок, но и у нас они были. Каждая душа, - говорит о. Пётр, -
может возрастать соответственно своим особенностям. Будущая жизнь -
продолжение земной жизни, и возрастание каждой души будет там
продолжаться»… В последний год своей жизни о. Пётр
начал и закончил огромный труд: внешний и внутренний ремонт собора.
Делу этому он посвящал дни и ночи. «В монастырь строгий, со
скитским уставом я пошёл бы с радостью, ибо вижу в монашестве самое
желательное завершение своей жизни. Между тем, принять постриг и
оставаться в миру, оставаться погруженным в ту суету мирскую, от
которой монах должен бежать, я боюсь еще больше и, вероятно, не решусь
никогда. Монашество как идеал, как цель самая высокая всей моей жизни
пусть будет стоять передо мной, хотя бы я не был облечён в мантию
вещественную, а делом стремился осуществить хоть сколько-нибудь в жизни
своей самые обеты инока…».
Мария Витальевна Тепнина
(1904-1992), зубной врач, на её квартире в Рублёве постоянно трудилась
до конца жизни в Сретенском храме Новой деревни. И она во мне создала
на долгое время какой-то протест против монастыря. Я такой вот ещё
девчонкой думала: почему? Почему христианство - я хотела быть
христианкой - это достояние монахов? Почему я не могу, не будучи
монахиней, в монастыре, быть христианкой?! Я помню, как уже в
«Катакомбной церкви» наш духовник, отец Иеракс, мне
один раз говорит: «Давай я тебя постригу?»
Я говорю:
«Нет!!! Не хочу». Он страшно удивился, потому что
настроения у меня были совершенно соответствующие. «Не
хочу!» Так он мне должен был рассказать всю историю
становления монашества, для того, чтобы меня примирить с
монастырём»...
«Маленький
домик, низкие комнаты, крашеные полы, какой-то особенный запах меда и
воска и горящих лампад. И вообще всё это было удивительно: и манера
разговаривать, и здороваться. «Благословите»
«простите», - раздавалось всё время. И когда к
матушке подходили, то кланялись ей в ноги, и она давала целовать свою
руку». У матушки были насельницы - типичные монахини, и
каждая из них, оставаясь у нее жить подольше, конечно, старалась как
можно больше ей угодить. Поэтому между ними было соревнование, с моей
точки зрения - не совсем доброкачественное. В первые дни я ничего не
знала о тайниках, и когда мне приходилось поставить самовар, я
бросалась - и не могла найти ничего. Например, с трудом нахожу трубу
для самовара, прижимаю её к себе, чтобы кто-то не выхватил, а в это
время пропали спички или кусочек коры. В общем, я была в
ужасном положении, и если бы не Раечка, мне пришлось бы очень плохо.
Но, к счастью, Раечка взяла меня под своё покровительство: показала
мне свой «тайник», где лежало все необходимое, и я
кое-как справлялась. Я думаю, что слепое послушание нужно как
тренировка для отказа от себя - отказа от своего ума и своей воли. За
две недели я получила у матушки очень много. И все эти наивные и
невинные хитрости и такие смешные несогласия, когда они старались
«подсидеть» друг друга, чтобы занять первое место
около матушки, были очень несерьезными, детскими и порой смешными. У
Раечки было большое чувство юмора, и, бывало, мы сядем где-нибудь в
уголке и смеёмся. И действительно смешно: вот две старые монахини
ссорятся. Матушка выходит и говорит: «Кланяйтесь сейчас же
друг другу и просите прощения! Чтобы этого не было!» И вот
они начинают кланяться и говорить: «Прости меня Христа
ради», «Прости меня Христа
ради»», а сами одна другой показывают кулак и
говорят: «Озорница»
«Озорница»» Потом опять:
«Прости меня Христа ради». Ну как тут не
посмеяться? Иногда матушка бывала вспыльчива и горяча. И тогда она
говорила нам: «Никуда вы не годитесь! А всё-таки в ад вы не
попадёте. Бесы-то готовы вас тащить в ад, таких негодниц. А Божия
Матерь скажет: «Не трог! Они точно - свиньи, но они - Мои
свиньи. Не трог!» В ад вы не попадёте - Божия Матерь не
допустит». Существовал ещё один метод
«воспитания» у нашей матушки, в котором я принимала
участие. Бывало, приедет к нам какая-нибудь гостья из
«благородных». Матушка зовёт меня и говорит:
«Вот, я сейчас тебя позову и буду ругать. А ты знай - это я
не тебя ругаю, а ее - пусть слушает. А то она тоже деликатная, ей прямо
сказать нельзя - не понесёт. А ты кланяйся и говори:
«Простите, матушка», а сама будь спокойна - это я
не тебя, а её ругаю»…
Население
там было преимущественно - мордва. Через день или два в деревне
случилось печальное происшествие. Вдруг с громким плачем в домик
прибежали несколько женщин и со слезами рассказали, что в их семье за
что-то арестовали молодого хозяина, за какие-то неполадки в их колхозе.
В то время попасть под арест означало полную неизвестность: вернёшься
ли ты когда-нибудь или не вернёшься. И, конечно, это было ужасное горе
и ужасный страх. И женщины бросились за молитвенной помощью к матери
Марии. Перебивая друг друга, они рассказывали подробности этого
неожиданного и несправедливого ареста и требовали, чтобы тут же,
моментально, все встали и молились, чтобы его выпустили. Они кричали:
«Акахвист! Акахвист!», то есть
«акафист». Больше ничего они, собственно, и не
знали и требовали, чтобы мы все время читали вслух акафисты. Мы по
очереди читали весь день и всю ночь, совершенно обалдели от усталости и
охрипли. Но как только мы замолкали, кто-нибудь из женщин, которые
истово молились, но временами задремывали при этом, очнувшись, опять
кричали: «Акахвист! Акахвист!» Каково же было наше
изумление, когда утром прибежали и сказали: «Можно больше не
молиться - он уже дома! Его выпустили!» Радость, конечно,
была необыкновенной, а наше удивление, моё в особенности, тоже.
Подумать только -выпустили! Но не от того, что мы читали, совершенно
даже не понимая, что читаем, а может - и от того. Кто знает. Вероятней
всего, от того, что они верили вполне, по-настоящему, что молитва в
этом доме может все, что она даже сильнее всякой власти».
«За
два года, проведённые в Москве, в церковь я ходила лишь изредка. Многое
было мне непонятно, и сам церковно-славянский язык был неизвестен. А я
хотела все понимать, каждое слово. По молодости своей и по неразумению
я не понимала, что всё это приходит не сразу. С годами человек,
постоянно посещающий церковь, вслушивающийся в богослужение, начинает
привыкать и к языку, и к непонятным церковно-славянским оборотам, а
главное - входить в самый дух богослужения. Однажды,
незадолго до окончания школы, я увидела у Петровских ворот вывеску с
надписью: «Община христиан-баптистов». На дверях на
листочке было написано: «Община устроена по образцу
христианских общин первых веков христианства». Так как первые
века были особенно близки мне, я зашла туда на собрание. Самое
отрадное, что меня привлекло, было то, что они всё время говорили на
русском языке, ясно и доступно. Я стала регулярно посещать их собрания.
Один раз пригласила пойти со мной Верочку, но ей там не понравилось,
показалось бездарным
и на низком уровне. А мне хотелось слышать о Христе, всегда думать о
Нём и молиться Ему. Когда я вернулась в Харьков, прежде всего нашла там
общину баптистов и стала посещать ее, к великому ужасу моих родителей.
Осенью
я держала экзамены в Харьковский строительный техникум, но не
поступила. В то время в вузы и техникумы принимали в основном детей
рабочих и крестьян, а мой папа был инженером-химиком. Тогда я
устроилась на работу чертёжником-копировальщиком, по воскресеньям
посещала собрания баптистов. С некоторыми я познакомилась, и они даже
собирались крестить меня. Однажды я наблюдала крещение баптистов. Это
был 1927 год. По улицам Харькова к реке шла целая демонстрация.
Готовящиеся ко крещению и другие члены общины пели духовные песни. К
ним присоединилась целая толпа любопытных, и получилось огромное
стечение народа. Два пресвитера стояли по пояс в воде. К ним шли
гуськом с одной стороны женщины в белых одеждах со скрещенными на груди
руками, с другой стороны мужчины. Пресвитеры погружали их три
раза в воду, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. На всех
окружающих это произвело очень сильное впечатление. Дома
мне на этот раз от мамы крепко попало. Родители всё больше ополчались
на меня. Как-то я пришла поздно вечером, и они устроили грандиозный
скандал. Папа стал срывать все изображения, которые висели над моей
кроватью («Мадонна» Каульбаха и «Христос
в пустыне» Крамского), швырять мои книги и журналы. Каким-то
чудом уцелело Евангелие, так как я его прятала под матрацем. Мама
в исступлении стала меня бить. Кончилось тем, что я убежала из дома и
прожила несколько дней у сестры-баптистки. На щеке остался шрам, и мне
стыдно было ходить на работу. Когда меня спрашивали об этом сослуживцы,
я всячески отшучивалась, но все видели моё необычное состояние. В это
время мама написала Верочке письмо, рассказав, что я убежала из дома к
баптистам. Верочка сразу же приехала в Харьков, разыскала меня и на
другой день увезла в Москву. На работе я взяла расчёт, а с родителями
перед отъездом помирилась. Когда я получала новое задание - чертеж или
какую-нибудь другую работу, я мысленно испрашивала благословение Божие
на эту работу и благодарила Бога, когда кончала работу. Никто меня
этому не учил, это была у меня внутренняя потребность. Иногда мне очень
хотелось помолиться. Тогда я уходила на плоскую крышу нашего учреждения
(большой дом у Устьинского моста, который мы сами проектировали) и там
находила место, где меня никто не видел. Никто из сотрудников, кроме
моих близких подруг Ани и Лины, не догадывались о моём мировоззрении.
Только однажды, на Пасху, один из наших инженеров, как бы в шутку,
обратился ко мне с праздничным приветствием: «Христос
воскрес, Елена Семёновна!» Я ему так ответила
«Воистину воскрес!», что он попятился назад с
открытым ртом. В другой раз я пошла на демонстрацию. Тогда в этом
отношении было очень строго: пропускать демонстрацию считалось
антисоветским поступком. В 30-е годы антирелигиозная пропаганда была
очень сильна. Во время демонстрации постоянно пели антирелигиозные
песни и частушки. Однажды запели одну из таких безбожных песен. Я,
конечно, не стала петь. Что у меня было на лице, я не знаю, но одна
девушка подошла ко мне и шепнула на ухо: «Я тоже верю в
Бога».
С детства я ходила в
церковь, но прилежанием никогда не отличалась. Если шла к обедне, то
приходила к Херувимской. Так же и на всенощной: или уйдёшь пораньше,
или выйдешь на улицу посидеть. А тут вдруг происходит
чудо: выстаиваю эти бесконечные службы добровольно, да ещё после
трудного рабочего дня». Ис.55:6 – «Ищите
Господа, когда можно найти Его; призывайте Его, когда Он близко». 3Ездр.10:54 –
«Ибо не могло дело человеческого созидания существовать там,
где начинал показываться город Всевышнего».Прем.Сол.13:10 – «Но
более жалки те, и надежды их — на бездушных, которые называют
богами дела рук человеческих, золото и серебро, изделия художества,
изображения животных, или негодный камень, дело давней руки».
Над
нами те ж, как древле, небеса,
И
так же льют нам благ своих потоки,
И
в наши дни творятся чудеса,
И
в наши дни являются пророки.
Бог
не устал – Бог шествует вперёд,
Мир
борется с враждебной силой змия.
Там
– зрит слепой, там – мёртвый восстаёт,
Исаия
жив и жив Иеремия.
Не
истощил Господь Своих даров,
Не
оскудел верховной благодатью –
Он
всё творит. И Библия миров
Не
замкнута последнею печатью.
Кто
духом жив, в ком вера не мертва,
Кто сознаёт всю
животворность Слова,
Тот
всюду зрит наитье Божества
И
слышит всё, что скажет Иегова.
И
разогнав кудесничества чад,
В
природе он усмотрит святость чуда,
И
не распнёт он Слово, как Пилат,
И
не предаст он Слово, как Иуда.
И
брата он, как Каин, не сразит,
Гонимого
с радушной лаской примет.
Смирением
надменных пристыдит,
И
слабого, и падшего подымет.
Не
унывай, о малодушный род!
Не
падайте, о племена земные!
Бог
не устал – Бог шествует вперёд,
Мир
борется с враждебной силой змия. В.
Венедиктов.
|
Форум
Игнатия
Лапкина 
