Вопрос 3976: 28 т. 

Кончатся ли упрёки разностоящих после воссоединения ? Или ждать, когда похоронит этих непримиримых?

Ответ: 

Мне пришлось проповедывать и вести занятия по изучению Слова Божия почти в бесчисленных аудиториях разных городов и за границей. Пока люди сами не примут Христа своим Спасителем, умершим за них, пока лично не пожелают воскресения из мёртвых, все убеждения бесполезны. Надобно родиться свыше и тогда всё побочное затушуется и сгинет, и останется Христос и ты, сидящий у ног Его. “Никто никого не призывает умильно ожидать от этого, более мистико-ритуального, чем политического события каких-то особых материально-прагматических последствий. Более того, с чисто материальной точки зрения, слияние всё стремительнее разливающегося Российского моря с последними каплями Белой эмиграции – событие не вполне даже подходящее под определение «воссоединения Церквей». Здесь уместней было бы услышать «присоединение» или «восстановление». Но произошло-то совсем-совсем иное, не вычислимое арифметически, – свершилось нравственное выравнивание и взаимопризнание идейных позиций, почти век оспаривающих друг у друга право на Истину. И для понимания величия произошедшего потребна иная линейка ценностей, нулевой отметкой каковой должно послужить уяснение причины спора. Безумный семнадцатый год, беспримерная смута в умах и сердцах бьющихся за власть, бесподсчётная драма последовавших десятилетий… Все эти необозримо слёзные и кровавые страдания обессмысливают затянувшиеся юридическо-фарисейские взаимоупрёки и толкования – от легитимности выборов патриарха Тихона до захвата храмов в начале 90-х. Ведь административный разрыв, едва не повлёкший за собой новый церковный раскол, как раз и прошёл по всё тому же древнему фарисейскому искушению: а отдавать ли кесарю кесарево? Христос ответил – отдавать. Но как можно было благословлять антихристианскую по своей природе силу? Как можно было молиться за сатанистов-христоненавистников, искавших убить не тело, а народную душу? В том-то и ужас, что власть наступала не кесарева, а иродова. И однозначного ответа тогда никто не знал. Для меньшинства, оказавшегося в чужестранном «рассеянии», русское время остановилось. Их подвиг сошёл в стоическое хранение вынесенных и вывезенных ими с проигранных полей сражений знамён и хоругвей.

Для большинства, попавшего под «пленение», война продолжилась – тяжкая, страшная по потерям, затянувшаяся не на одно поколение, порой до приступов отчаянья изматывающая отступлениями и уступлениями. Война уже не физическая, а духовная. Для «рассеянных» непримиримость с коммунизмом, даже в малом неотступчивость от буквы, являлась главным самооправданием. Для «пленённых» утешением служило видимое выдыхание и вырождение интернационал-троцкизма, с постепенным возвращением пусть искажённой и искалеченной бездуховностью, но государственно-традиционной русской имперскости.
Они стояли. Мы отстаивали. Кто был «чище»? Патриарх Сергий посылал Сталину поздравления с годовщиной Октября, а Зарубежная Церковь причащала сотрудников и соратников гитлеровского фашизма. Кто же был «чище»?! И сегодня однозначного ответа никто не знает. Но всё же, как можно было молиться за христоненавистников, искавших убить не тело, но народную душу? Судить не нам. Но мы, жившие и живущие на своей земле, теперь можем, имеем право засвидетельствовать промыслительность принятого когда-то нашими иерархами гражданского крестоношения. И сегодняшнее воссоединение с непримиримыми хранителями законничества – есть признание ими нашей победы.
Впервые открыв для себя русскую эмиграцию в конце 80-х, я был поражён и придавлен пафосом её обличительства. Американцы и аргентинцы, австралийцы и французы, партиями прибывавшие из-за распахнувшегося «занавеса», они так страдали за «матушку Россию», так призывали нас к «духовному возрождению» и «народному покаянию»… так убеждали, что истинное Православие только у них, там, где-то в тридевятом царстве, тридесятом королевстве, а здесь лишь КГБ, экуменизм да стяжательство… Сцены, аудитории вузов, школы, клубы, лагеря и дачи – сколько же публики тогда собирали они на своих выступлениях! Им рукоплескали, ими восхищались, гордились знакомством, звали вернуться на столь горячо любимую Родину. Но, завершив турне, все «страдающие» и «возрождающие» к осени благополучно отбывали к себе во Францию, в Америку, Аргентину, оставляя за собой шлейф осуждения священноначалия, растревоженные клириками-перебежчиками в «зарубежку» приходы, смуту в оценке истории своей Родины, своего народа. Ведь ещё не разбирались мы, не умели различать того, что три волны эмиграции из России имеют различные природы. Первая была действительно вынужденной – без выбора где жить, просто решавшая – жить ли вообще. Вторая, не вся, но в большинстве своём, состояла из власовцев, полицаев и коллаборационистов, бежавших от преследований не за сословную принадлежность, а за личные военные преступления. А прибывающие к ним чуть позже диссиденты зачастую являлись или агентурой ЦРУ, или КГБ, или всех спецслужб разом. Третья волна – перестроечно-экономическая, уже вовсе шкурная, о ней здесь нет и речи. Впрочем, последняя и не особо страдает: из 60 000 русскоговорящих жителей Сан-Франциско на воскресные службы приходит менее процента. Остальные не портят уикенд ранним вставанием. Так вот, эмиссары покойного ныне митрополита Виталия, активисты скаутского (ОРЮР) движения, белоказаки, НТСовцы и прочие «страдающие» и «возрождающие» наперебой выдавали себя за Белую эмиграцию, практически ушедшую к тому времени в лучший мир. На самом деле являясь урождёнными и укоренёнными американцами, англичанами или французами «русского происхождения». Либо же детьми власовцев. И при этом от священных имён владыки Иоанна (Максимовича), Ивана Солоневича и Ивана Ильина они страстно и гневно требовали от нас всенародного покаяния за «цареубийство» и «сотрудничество». А самое главное – призывали к возрождению. Но возродиться может только умершее. Как может родиться – не бывшее?” Сир.22:30 – “Когда нечестивый проклинает сатану, то проклинает свою душу”. Рим.2:1 – “Итак, неизвинителен ты, всякий человек, судящий [другого], ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя [другого], делаешь то же”.

 

Из сверстников моих ни одного,

Кто на арене жизни был бойцом...

Один по пьянке сам лишился ног —

Залез под роковое колесо.

       Тот спился, тот повесился, как пёс,

       Попался на аферах, скромных кражах,

       Тот без зазренья с производства нёс —

       В этап позорный вором разнаряжен.

Ничем не лучший, я один из них,

Мы вместе куролесили по пьянке,

У каждого свой пик и эпикриз возник –

До срока в гроб сыграли, скрылись в яме.

       А мне, нескромному, нещадно повезло,

       Святая Библия приблизилась вплотную.

       Открылась тайна, что во мне всё зло, —

       С тех пор счастливый во Христе ликую.

Смерть каждого из сверстников моих

Ко мне стучалась, вызванная мною…

Час встречи со Христом, как вспышки миг,

Когда святою Кровью грех мой смоет.

       И прошлое ущельем отделилось,

       Рожденье свыше обновило разум,

       На первое свидетельство дал силы,

       Быть в винограднике, а не зевакой праздным.

Строитель, сторож, воин и рыбак –

Все должности мои в духовные свернуло;

Разнёс кусков Господних короба,

Сам видел оживлявшиеся трупы.

       За что такие милость и избранье?

       Не по делам Бог чудом осенил!

       Есть Бог и Суд – об этом слышал раньше,

       Но через Библию все воплотились сны.

Лишь детям сверстников, скукоженным в чаду,

Могу дарить по Новому Завету,

Но к свету Истины пока что не идут,

К отцам погибшим тянутся – не к свету.     29.06.08. ИгЛа