Вы говорили, что у Вас по санкции КГБ при аресте изъяли очень много магнитных записей, которые по «Делу» не прошли. Что это за записи, сколько их было и остались ли они где? Кто знал про них и была ли от них душе польза? Нельзя ли хотя бы частично с этими записями ознакомиться или ещё лучше поместить их в книги ваши?

Ответ:

На момента моего ареста вся моя фонотека, хранящаяся только дома, была продолжительностью звучания около 2.500 часов. Основной фонд, начитаны моим голосом: Библия с неканоническими книгами, 12 томов Иоанна Златоуста, 12 томов «Жития святых», 5 томов «Добротолюбия», «Архипелаг ГУЛаг», о.Г. Дьяченко 4 книги, Игнатий Брянчанинов, Иоанн Кронштадтский, о протопопе Аввакуме, о масонстве и Вавилония – 5 катушек. Если перевести катушки на 270 м, 375 м, и 525 на один размер – на 375 м. (звучание одной такой плёнки – 8 час 20 мин.), то получится, что фонотека моя состояла примерно из 300 таких катушек. Если на основной фонд отнести 200 катушек, то 100 катушек – это беседы и интервью. Кассеты нынешние звучат по 1,5 часа. Одна катушка на 375 м. (8час. 20 мин.) равна сегодняшним 6 кассетам. Значит, вся фонотека состояла бы примерно из 1.800 кассет (по 1,5 часа звучания). На одну кассету в 1,5 часа помещается примерно 4 моих проповеди в храме, которые занимают 34,4 страницы в книге данного размера. На публикацию на бумаге только одной катушки в 375 м. потребуется 206 страниц. Если из 100 катушек по 375 м. с интервью и беседами опубликовать в книгах только половину, то и тогда 206х50=10.300 страниц потребуется, т.е. 14 томов по 752 стр. Вы же понимаете, что это нереально, чтобы опубликовать даже половину моих интервью и бесед. С самого начала старался даже самые малые катушки тиражировать и хранить в разных местах. Изъяли очень многое, уничтожили безжалостно изверги и рукописи, и письма (74 тома переплетённых писем по 650 страницв томе). Интервью с репрессированными, с известными людьми, записи вёл по всему Союзу, почти во всех столичных городах. Многие записи сделаны тайно – в руках держал зелёную большую сумку, в которой на батарейках был магнитофон «Романтик-304». Микрофон через рукав выдвигался почти до ладони. Риск был огромный, но ни разу не пострадал. А сегодня эти записи ищут люди. Например, произошёл такой случай: у моего близкого друга и духовного брата Устинова Александра Ивановича (22.04.1918-04.02.1996=78), убили его сына Мишу. Мишино фото помещено в 4 томе «…открытым оком» на стр. 480, на первой странице вклейки – он в тельняшке с братом Федей. Я поехал в г.Искитим и записал беседу с Мишиным отцом и близкими их дому людьми. Оформил плёнку стихами, размышлениями о смерти разных людей. Плёнка называлась «О смерти», но её ради краткости называли «смерть». И часто просили из других мест: пришлите нам 5 «смертей». Эта плёнка имела большой успех, её отовсюду заказывали. Подобное же было по разным темам при беседах с баптистами, с архиереями, священниками: о. Александром Менем, о. Дмитрием Дудко, о. Глебом Якуниным, с Зоей Крахмальниковой и др., с Митрохиным Л.Н. - автором книги «Баптизм», в Литературном институте с Розовым В.С., Ошаниным Л.И. и многое другое. Кроме того была целая серия – 5 катушек – «От тьмы к свету» – рассказы из разных книг о Боге. Отдельно несколько катушек – мировая поэзия о Боге, о духовном. Недавно я решил остатки архива, сохранившегося после разгрома, просмотреть, начал прослушивать и потерял массу драгоценного времени – настолько всё было интересно – а записи были сделаны около 25 лет тому назад.

И хотя плёнки нужно прокручивать не реже одного раза в год, чтобы снять напряжение в ленте, оказалось, что записи недурно сохранилась. Брат Лев Николаевич Польгуев оцифровал магнитную запись, а сестра Кубайкина Галина Ивановна перевела на бумагу эту катушку «О смерти» (270 м.). Но запись сохранилась не совсем полная, потому что когда часть плёнок из КГБ возвратили, то оказалось, что они магнитом большой мощности многое стёрли, а кое-где просто ножницами отрезали начало, а кое-где и конец – по нескольку метров – пакости делать легче, чем творить добро и помнить о смерти, когда за всё придётся отвечать. Сами решите, есть ли польза от этой плёнки. Мф.7:18-19 – «Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь». 2Кор.5:10 – «ибо всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить [соответственно тому], что он делал, живя в теле, доброе или худое».

О смерти

«…Во имя этой-то вечной жизни трудились и работали наши почившие архипастыри и учителя, за которых будем всегда молиться. А вот что говорил один из этих почивших – славный профессор академии: «Истинная цель нашего нравственного стремления, - учил он, - может состоять только в постепенном приближении к полному нравственному совершенству. Но такое приближение не может быть осуществлено ни в какое определённое время, оно требует бесконечного времени и вместе с тем бесконечного продолжения жизни души». Мы должны предположить жизнь иную, загробную, где будут даны все условия, возможности достичь высших целей нашего духа. Так вот с какой верой жили эти почившие наши наставники, её завещали они и нам как драгоценную святыню».

Друзья, когда ударит час, если Благому Судье угодно будет призвать и нас из этой пучины бед и превратностей, как сладко будет умирать тому, пред чьим угасающим взором будет предноситься вечная жизнь, и кто бы из нас, верующих, не пожелал бы в эти минуты сказать Творцу и Судии нашему: «Господи, я по Твоему промышлению явился в этот мир, я жил в страданиях здесь, я нёс на себе тот крест, который Тебе угодно было возложить на меня, я всё терпел, ибо веровал, что ты предназначил меня к бессмертной жизни и блаженству. И ныне я к Тебе приду, Отче Святый, прости мои вольные и невольные падения и помяни меня во Царствии Твоём. Алиллуия, Алиллуия, Алиллуия!»

Евр.4:14 – «имея Первосвященника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия, будем твердо держаться исповедания нашего». Какой смелый человеческий ум может постигнуть глубокую тайну страдания Единородного Сына Божия. Какое самое грубое человеческое сердце может быть равнодушно к Голгофским мучениям Божественного Страдальца. Вот Он, истерзанный и поруганный Своим же народом, как самый ужасный злодей среди враждебной толпы переносит самую позорную и мучительную смерть, которую когда-либо изобретало человечество во злобе своей. Творец неба и земли, перед Которым со страхом трепещут Ангельские воинства, терпеливо переносит ядовитые насмешки и злобу со стороны своих распинателей. Над Ним издеваются, Его заставляют пить жёлчь, терпеть самые сильные муки. Его предают такому позору, который для человека считался самым ужасным. И чувствует сердце, и мысль хочет думать, что погибнуть должна вся земля за своё преступление от правосудия Божьего гнева. Но что же мы видим своими очами? Он добровольно предаётся позору, кротким, таинственным взором смотрит Он на Своих распинателей. И как бы слышится полный упрёк и грусть Его обращения к издевающемуся народу над Ним: «Несчастные, что сделали вы, за что ко кресту Меня пригвоздили?» Ему предносится Его Божественное дело. Он знал, что Посланник неба – Он, что горячая любовь к погибающим тварям, желание вознести её снова на небо заставили скрыть Его Свое Божество под покровом человеческой плоти и предвносится Его божественному взору та благая струя жизни духовной, которая оросила теперь бесплодную почву в душе человеческой. Вот человек снова теперь вознесён от земли, вот он – житель небесный – снова сопричтён в то царство любви и блаженства, от которого отпал силой греха своего. Вот наконец сподобился он наивысшего блага, которого не имел даже никто из небожителей, и по плоти он сделался родственным Богу. Ибо она принята в единение вечное Единородным Божьим Сыном. Он знал, что привито теперь человечество к неплодной ветви, к той лозе, которая одна обладает истинной жизнью. Так заблудившийся путник возвращён снова в свою родную страну.

Из далёких небес пришёл Единородный Сын Божий, чтобы привести его только к Отцу Своему и уврачевать его раны душевные. Знал Он, что человек есть больной по природе своей, мучается он в своих духовных болезнях. Иные на пороге смерти нравственной, другие борются со своими духовными муками. Как знающий Врач, зовёт Он всех к Себе, обещая даровать выздоровление и радость исстрадавшейся душе человеческой. Иоан.14:27 – «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир даёт, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается» – вот завет Его. Этот завет оставил Он всем нам перед Своими страданиями. Он знал, от чего страдают люди так. Человек заблудился, как путник, попавший в пустыню, в которой жизнь совсем замерла, и ищет хотя бы чего-нибудь, чтобы поддержать свою жизнь. Так и люди в пустыне греховной напрасно искали той жизни, пищи, которая утолила бы их голод духовный. И вот величественно-победным голосом взывает Он ко всему человечеству: «Кто жаждет, пусть идёт ко Мне и пьёт, и Я дам ему воду, от которой жаждать никогда он не будет. Я есть истинный хлеб, дающий жизнь вечную». Но народ над Ним издевался, и скорбно, и грустно было смотреть на эту толпу разъярённую, на это море греха и порока. Но Он претерпел, не сошёл Он со креста, чтобы наказать неблагодарных Своих истязателей. И стоит перед нами ныне Голгофа, как проповедник могучий великого Бога любви и жизни идеальной, духовной. И стоит она, как маяк, среди житейского моря, обращая взор человека на небо. И целые сонмы глашатаев духа, подвижников и мучеников, пренебрегших радостями жизни земной, радостно преклоняют перед нею колена. Вот так, братья, мы имеем Первосвященника великого, открывшего нам небеса. Будем же твёрдо держаться исповедания нашего. Но диким и безумным кажется многим теперь этот призыв в идеальную область – на небо. Раздаются повсюду сомнения в том, что человек есть друг Божий, ради которого пришёл пострадать Единородный Сын Божия, Иисус Христос. Непонятна многим красота жизни идеальной, духовной, открытой нам на Голгофе. Привыкли люди считать себя сынами одной только земли. Так, лучезарный свет высокой духовной нравственности, роднящей человека с Божеством, снова смешался с сумраком ночи греховной. И погряз человек в этой тине ужасной. Там увлекаются мелкими удовольствиями жизни, живут впечатлениями одной только минуты, не чувствуя никаких идеальных порывов. Здесь царит корыстолюбие и роскошь. Весь мир увлечён своими заботами – как бы устроить получше материальную, земную жизнь человека. Стараются люди превзойти друг друга в своих изобретениях на этом пути, отдают всю свою жизнь исключительно этим заботам. Каждый считает долгом своим принести посильную жертву земному Ваалу. Но вот раздается призывный голос, колокол Божьего храма, и напоминает он человеку о жизни иной, говорит он душе человеческой, что есть Царство иное – Царство духовное. И пусто в душе человеческой, не видит он прелести этой жизни духовной. Так слепец, потерявший почему-либо зрение, не видит уже яркого солнца, его оживляющего.

И вот где-то вдали этого слишком чувственного царства, как одинокая звёздочка на тёмном фоне ночном, рисуется лик опозоренного, позабытого человеком Христа. Слышится кроткий Его голос: «Безумные, какая польза человеку, если мир он весь приобретёт, а душе же своей повредит?» Но вот на доброй почве этой чувственной жизни вырастает ещё, новое зло. Как бы низко ни пал человек, остаётся он всё-таки чудным и великим созданием Божьим, стремится проникнуть по-прежнему в тайны своей жизни, стремится постигнуть окружающее, стремится осмыслить своё существование, хочет устроить свою жизнь, как прилично твари разумной. Но огрубело человеческое сердце, душа стала малоспособной к восприятию духовного мира. И вот увлекаются люди мирскими науками, видят в них какую-то непреложную истину, бросаются за ней, как за якорь спасения, слышатся крики повсюду: здесь всё раскрыто, здесь находится разрешение всех тайн бытия и жизни, под которым столько веков трудилось всё человечество. Так строят люди нового идола, начинают поклоняться второму Ваалу. Но, несчастные, они позабыли, к чему привели человека мирские науки. Не учёные философы своими силами утешили мир, а простые, необразованные рыбари, восприявшие Духа Святого. И обманывается человек, этот второй Ваал, как порождение времени; создаётся тоска по жизни иной - жизни лучшей и блаженной, где бы душа человека хотя бы на минуту получила отраду. Но упорно не хочет идти человек к истинной жизни, проливает свои божественные слёзы Единородный Сын Божий, глядя на новых своих распинателей. Но, братья, вот в эти дни, когда звон заунывный великопостного колокола зовёт человека опомниться от мрачного греховного сна, посмотрим серьёзнее на свою духовную жизнь, будем скорбеть и грустить, ибо низко мы пали, и с надеждой поднимем свои взоры на небо. И быть может, засветится в нашей душе яркая звёздочка, откроются духовные очи, и увидим мы вновь Христа, но уже не опозоренного страшной Голгофой, а сияющего во славе Своей, и Он нас не оставит. Он придёт к нам и обитель сотворит в нашем собственном сердце.

«Отче, в руки Твои предаю дух Мой». На бесплодной угрюмой возвышенности Голгофы, где в течение веков произрастали только кресты мучеников, на том холме, где некогда в предсмертной тоске бились две тысячи распятых, где на глазах толпы были зарезаны сотни узников, там умирал Христос. Шумно волнуется народ Иудейский, но тихо догорает жизнь распятого на кресте. Солнце померкло, тьма покрыла землю... Земля потрясается, гробы распадаются, многие телеса усопших святых воскресают и являются людям. Но спокоен лик умирающего Страдальца, бестрепетно готового сойти в гроб, злобой людей Ему предуготованный.

Вот, братья, где находит для себя разрешения тайна мирной и безмятежной жизни и смерти. Смерть – это страшное слово, это роковое событие, которого со дня на день ожидаем мы в течение всей нашей жизни, и которая почти всегда нас постигает так неожиданно. Не думать о смерти, когда всё так настойчиво напоминает нам о ней, нельзя. Смерть – это удел общий для всего человечества. С тех пор, как прозвучал грозный приговор правосудия Божия «Смертию умрёте!», она воцарилась в мире и безжалостно берёт свои жертвы. Всякой опасности можно избежать, от всякого бедствия можно получить избавление. Одна смерть неумолима, одна она не знает пощады, и ничто так не внушает нам страха, как смерть. Как огромное, приводящее в трепет страшилище, вздымается перед нами эта царица ужаса всякий раз, как только мысль наша останавливается на ней. Что-то стихийное, парализующее ум, наполняющее холодом сердце поражает нас при этом представлении о смерти, при одном только представлении. Что же будет тогда, когда наступит для нас последняя минута, когда предстанет пред нами с одной стороны мрачная сырая могила, а с другой – тёмная и непроглядная вечность, столь ужасная в своей неопределёности? Какой при этом будет страх? Какой трепет проникнет в сердце? Какое беспокойство возмутит разум? Какой мрак покроет очи? Праведники, которые часто ожидают смерти как спокойного пристанища, и те так иногда бывают поражены размышлением о Страшном Суде и Божьем правосудии, что смерть, вообще для них вожделенная, представляется им горькою и страшною. А чего же говорить о тех, для кого земная жизнь составляет всё счастье, которые пользовались ею, как будто бы она никогда не должна была кончиться?

Тех, которые живут для удовлетворения своих земных страстей, для приобретения земных выгод, а не для усовершенствования своей души, для которых смерть при всей её нежелательности бывает обыкновенно ещё и столь неожиданной? Часто представляют нам жизнь как странствование, начатое без нашего согласия и оконченное без нашего желания. И мы идём вперёд поспешно и тревожно. Выйдя из неизвестности глубины ночи, мы приближаемся к сумрачному рассвету утра и стремимся опять к другой ночи. Минуты исчезают, часы пролетают над нашими головами, мы желали бы ещё побыть с весенними цветами, улыбающимися нам на заре молодости, но таинственная сила заставляет нас идти вперёд, палящие лучи солнца уже над нашими головами, настал полдень нашей жизни. Мы открываем тенистые места, которые нас заманивают для отдыха, и как охотно отдохнули бы мы, но нет, мы должны идти вперёд. И тщетно стараемся мы ловить минуты нашего счастья, встречающиеся на пути нашем, они исчезают перед нами. Вот краснеет уже небосвод на закате солнца, и за этим грустным светом наступает тягостная ночь. От всего сердца желали бы мы остановиться, чтобы ещё по возможности дольше вкусить всю свежесть этого приятного вечера, но «вперёд, вперёд», говорит нам тайный голос. Тщетно прицепляемся мы к предметам, встречающимся на нашем пути, чтобы остановить быстроту нашего бега, но это усилие бесполезно, они увлечены с нами быстротою истечения жизни. Отблеск заходящего солнца скрывается, чувства наши отдыхают, странствие совершилось. Ночь нас окружает, и люди забывают нас.

Такова судьба каждого человека. Как сон летней ночи проносится наша жизнь, и мы становимся лицом к лицу со смертью и со всем тем, что за ней следует. Тьма, объемлющая нашу будущность, заставляет нас вдвойне ценить живой свет, нас здесь окружающий. И мы трепещем при мысли переменить известное нам на состояние, которое мы постигнуть не можем. А каково бы ни было наше земное существование при мысли о нашем разрушении, мы начинаем ещё более дорожить им, хотя, вероятно, немногие из нас, если бы имели право выбора, пожелали бы, чтобы жизнь их повторилась со всеми её страданиями, испытаниями и мучениями. Мы не ужасаемся той ночи, из которой вышли, чтобы вступить в настоящую жизнь, но весьма страшимся той, в которую переходим отсюда. Мысль: «Что будет со мной, когда я сброшу с себя человеческий образ, что там за мир, что за образ жизни будет?» - преследует меня неотступно.

Праведен был царь Езекия, но когда пророк Исаия предсказал ему смерть, то с великим плачем начал он просить у всемогущего Бога продолжения жизни: Ис.38:3 – «…и заплакал Езекия сильно». В дивной святости был Великий Арсений, презревший сан сенатора, но при кончине своей и он весь дрожал и чрезвычайно смущался. Братья вопрошали его с удивлением: «И ты, отче, боишься смерти?» «Да, - ответил он, – страх сей возмущал меня в продолжение всей моей жизни в монашестве».

Если так страшна смерть для праведников, то сколь ужасна должна быть она для грешников? Если праведники трепещут, страшась правосудия Божия, то что будет с грешниками, которые хладнокровно, без всякого рассуждения оскорбляли величие Божие тысячами неслыханных беззаконий, которых вся жизнь была одним беспрерывным грехом? Что испытывает такой смертный, когда он расстаётся со всем, что составляло его единственную отраду и который никогда не мыслил о высшем назначении и чуждался вечных истин религии? Он переселяется в будущую жизнь беднее, чем когда родился для земного существования. Тогда он являлся в мир с одним наследственным, первородным грехом, а теперь беднее нищего приходит он пред двери вечности, обременённый множеством собственных, личных долгов – грехов. А что происходит тогда с его забытой душою, порабощённой телу, когда тело – её властелин и кумир, превращается в прах, с ним умирает и красота, и утончённое красноречие, и светскость, и чины, и титулы, и слава. Увы! Она тяжко страдает от того, что должна дать отчёт в своих беззакониях, она страдает в ожидании Суда. Не забудем, что все дела наши, мысли и чувства всей жизни нашей идут неотступно во след нам, до самой смерти, перейдут с нами и по ту сторону гроба, где праведники восславят воскресшего Иисуса. Множество постыдных дел, совершённых в течение жизни, будут мучить, терзать совесть, терзать поздним раскаянием и бесплодным сожалением у тех, кто не раскаялся при жизни. А приближающаяся смерть жестокая, неотвратимая и страх огня гееннского ужасом и отчаянием оледеняют душу, омрачают последние дни и минуты погубленной жизни, когда совесть, как по списку, станет считать все наши прежние поступки, тогда целая жизнь представится очам нашим. Тогда подобно привидениям явятся распутство, невоздержание, своеволие, гордость, дурные общества и скверные замыслы. И вот за всё это грешника уже призывают на Суд. Менее минуты осталось для приготовления. Смерть у порога. А вместе с ней правосудие Божие. Мысль, что через час, через два на самом опыте откроется, справедливо ли говорили, что есть ад и что должно предстать на Суд Божий, эта мысль, как молотом, ударяет в сердце. Тогда несчастный человек увидит себя стоящим между временем и вечностью, увидит быстро улетающее время и с такой же быстротою наступающую бесконечную вечность, тогда он узнает, что через несколько часов последует то определение, которым навсегда решится судьба его.

Тогда станут тесниться в голове его разные мысли и представления, каким явится ему грозный Судья, с каким гневом и в каких словах изречёт Он определение Своё, какой отчёт отдаст он Ему во всех делах своих. Великая скорбь и болезнь обымет его, и одна минута таких страданий покажется для него бесконечно долгим временем. О, как горько будет он сожалеть тогда о своём нерадении, как жестоко будет упрекать себя в лености и нерадивой жизни, как дорога тогда покажется и одна минута жизни этой! А сколько дней, годов проведено было им в беспечности и без покаяния, отдано греху и самоугождению? Чего бы ни дал он тогда за одну минуту жизни, только бы позволено было принести покаяние? Но, увы, покаяния двери заключились уже! Жизнь окончена! Времени более нет! Настала вечность! Требует отчёта за всю жизнь прошедшую. И увидит он тогда слёзы ближних своих, увидит их скорбь и стенания, и восскорбит он сам скорбью безутешною, и восплачется его душа слезами горючими. Так страшна и безотрадна смерть, так люта она для грешника, который успел ожесточиться во зле, который не каялся в своих прегрешениях. Но не так умирал Христос. Не так умирал Тот, Кто держит судьбы человеков в Своей воле, Кто умерщвляет и живит, Кто поражает и исцеляет самые глубокие, самые болезненные души, Кто в смерти Своей оставил нам вечный образец для подражания. Вот Он, Всемогущий, Утешитель всех скорбящих, всегда готовый успокоить страждущих и обременённых, лишь бы только они обращались к Нему. Вот Он наедине со смертью, на высоте, на лобном месте, на голой вершине холма. С креста перед Ним в последний раз развёрстывалась незабываемая картина торжества жизни в потоках цветов и во всей красе создания человека. Три часа уже длилось Его мучение на кресте. И за это время они успели дойти до крайних пределов. Из рук и ног Его кровь медленно истекала и сгущалась на древе в длинные чёрные капли наподобие сталактитов. Из тела, распростёртого на древе, жилы выступали наружу, готовые разорваться, ноги не сгибались, грудь ввалилась, раны на руках разрывались от тяжести тела. Какая-то неизвестная и сверхчеловеческая мука, какой-то медленный огонь, какое-то томление, излом всех членов – вот что охватило плоть. Как будто тысячи железных крюков впились в кости, тело и внутренности, медленно сокрушая их. А кругом насмешки и грубости римских солдат, издевательства кровожадной еврейской черни и шутки проходивших иудейских первосвященников и священников. Но как ни ужасны были все эти обстоятельства смерти, Христос умирал спокойно. Великое Таинство того мгновения, когда входил во гроб Судья совести человеческой, веривший в благородство природы человеческой и принесший плоть Свою в жертву за совершенство подобных Себе по плоти, наступало тихо и незаметно. Ни жалоб, ни слёз, ни вздохов. Смерть во всём своём беспредельном величии постепенно обнимала образ умирающего и смягчала черты лица Его. Лицо Иисуса просветилось. Ещё мгновение – и Он перейдёт в вечность. Приникнем же, братья, к Кресту Спасителя, припадём к стопам Его и в последних словах умирающего найдём себе назидание.

Взойдём на Голгофу, мой брат,

Там посланный Богом Мессия распят.

О правде святой проповедовал Он,

Больных исцелял, а теперь Он казнён. Падём перед Ним!

Взойдём на Голгофу, мой брат,

Он жаждет, и жаром ланиты горят.

Он жаждет и уксус Тому подают,

Чьи воды живые для мира текут. Падём перед Ним!

Взойдём на Голгофу, мой брат,

Вот снова Он к небу подъемлет Свой взгляд:

«Свершилось! Я душу Мою предаю».

За нас Он пожертвовал душу Свою. Падём перед Ним!

Взойдём на Голгофу, мой брат,

Посмотрим, как нашей греховности яд

В жестоких страданьях Христа истомил,

Как дорого нам Он спасенье купил. Падём перед Ним!

«Свершилось!» Вот то слово, которое последним раздалось со Креста вслух всего окружавшего Его народа. Слово это показывает, что Спаситель перед смертью Своей обратил взор на всю Свою земную жизнь, на совершённое Им дело, взвесил подвиг, которым подвязался, и страдания, которые претерпел. И что же нашёл Он? Он нашёл, что цель жизни Его достигнута, призвание Мессии, которое Он носил в груди Своей, осуществлено, премирное назначение Его выполнено и та великая мощь, которую приобрёл Он за многие годы, теперь будет зреть и укрепляться.

Он до конца довёл то дело, ради которого сошёл на землю. До дна испил ту чашу, которую уготовал Ему род человеческий, донёс Крест Свой, который подъял за грехи людей. И теперь с сознанием исполненного долга, в мире с совестью, и, совершив весь кровавый путь предначертанного Ему служения, Иисус мог безбоязненно и радостно воззвать к Отцу: «В руки Твои предаю дух Мой». Итак, чистота совести и выполнение своего назначения - вот те условия, от которых зависит кончина человека. Умереть тихо, безбоязненно, с радостью отрешения от всего тленного и в надежде на нескончаемое блаженство в будущем возможно для всякого православного христианина. Но для этого нужно осознать своё назначение – назначение христианина. И выполнить его так, чтобы множество постыдных дел, совершённых в течение жизни, не мучили и не резали совесть поздним раскаянием и бесплодным сожалением, и не свидетельствовали против неё тогда, когда сядет Судья на престоле страшном, книги раскроются и деяния и помышления обличатся. Но в чём наше призвание, спросите вы, и что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную? С таким же вопросом обратился к Господу Иисусу Христу некий юноша, желавший наследовать Царство Небесное. И Учитель не замедлил ответить на данный Ему вопрос: Мф.19:17,21– «Если хочешь войти в жизнь вечную, - сказал Он, - соблюди заповеди, возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всею душою твоею и всем помышлением твоим, и ближнего своего, как самого себя. Если же хочешь быть совершенным, пойди, продай имение своё и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, и следуй за Мной». Любовь – вот тот путь, которым должны мы проходить своё земное поприще, вот тот идеал, который призваны мы осуществлять в течение земной нашей жизни.

Но заглянем в свою душу. В самом деле, любим ли мы Господа? А в лице Его наших ближних? Находим ли себе место, в нашем сердце находит ли та любовь, которой требует от нас Христос? Любовь не к тем только, которые соединены с нами узами родства, дружбы, знакомства, но и к тем, кто чужды нам по плотскому происхождению и однако близко связаны с нами благодатью. Любовь, которая с участием и состраданием относится к горю и нужде меньшего брата, не оставляет без попечения и отъявленного грешника, идёт навстречу заблудившемуся. Словом, та любовь, которая, по слову Апостола, не превозносится, не ищет своего. Пример, который показал Сам небесный Учитель Христос, – вся Его земная жизнь была одним непрерывным служением для других. Он не требовал угождения Себе и не искал Своих выгод. Он не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих. Где жертвы злобы, высокомерия и алчности? Он смирил Себя, быв послушным даже до смерти и в смерти крестной. Кого унизил Он прежде или обидел? Он жил на земле в кротости, воздержании и чистоте. Своим мучителям он сказал только: Мрк.14:48 – «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня». И к предателю обратился с единственным скорбным вопросом: «Иуда, целованием ли предаешь Сына Человеческого?» Всю жизнь Свою Он нёс только всевозможные труды, лишения, злословия злословящих. И крестными страданиями Своими, подъятыми для нашего спасения, оставил нам пример, чтобы мы шли неуклонно по следам Его. Но идём ли мы за Христом? Любим ли мы друг друга так, чтобы мы никогда не причиняли своим ближним ничего такого, что нам самим было бы неприятно? Чтобы мы никогда не завидовали их счастью и не радовались несчастью, всем желали только добра, за зло никому не мстили, ни на кого не гневались, всем прощали их вины против нас, вольные и невольные, любили так, чтобы и нашу душу готовы были положить за друзей своих. Обратим, братья, наш взор на наше христианское общение и на всё общество, и мы поражены будем, мы ужаснёмся перед той картиной греха и порока, которая разверзнется перед нами. О, как далеки мы от той святости, от тех великих подвигов и благочестия и той чистоты веры, какие встречаем мы в те страшные времена, когда проповедовали Апостолы! Ни насмешки современников, ни преследования гонителей, ни муки истязаний, ничто не могло воспрепятствовать первым последователям Спасителя устроять жизнь свою по учению Евангелия. А у нас? Одним руководит в жизни честолюбие, другой стремится приобрести стяжанием многое, а третий жаждет власти, четвёртый – раб свой плоти. Одно только побуждение редко управляет нами – это стремление выполнить Закон Божий. Пусть каждый из нас оглянется на свою прошлую жизнь и тогда поймёт, как мало сотворил он дел, внушенных ему не житейскими соображениями, а ревностью по вере, любовью к заповедям Божьим.

Итак, какая же кончина ожидает нас? С чем явимся на Суд? Какой дадим ответ, когда Сам Господь при возвещении, при гласе Архангелов и трубе Божьей сойдёт с Неба, чтобы совершить Суд Божий и изобличить всех нечестивых во всех делах нечестий их, которыми они грешили, и во всех словах жестоких. Поистине плачу и рыдаю, когда помышляю день смерти. Но неужели грех овладел нами до конца, безвозвратно? Неужели в нас нет сил стряхнуть с себя узы дьявола, неужели сердца наши закрыты для христианской любви? Братья, вот перед нами святой старец Симеон, всю жизнь свою посвятивший осуществлению святейшего закона правды, начертанного в сердце человека, и мирно, и радостно встретивший приближение смерти. Перед нами тысячи мучеников христианских, с восторгом отправлявшихся на смерть и благословлявших день отшествия своего ко Господу. Перед нами наконец Сам Владыка Жизни внутри этой тесной гробницы, которой одарил Его великодушный мир, под тяжестью камня, который привалили к Его могиле законные власти страны, спокойно приявший смерть от руки искупленных Им убийц. Таких ли примеров недостаточно для того, чтобы разбудить лучшие стороны души нашей, заставить подражать их святой жизни, вызвать отвращение к своему греховному прошлому, стать непроницаемым щитом, оберегающим нас от возврата на прежние греховные стези? 2Тим.4:7-8 – «Подвигом добрым подвизался, течение совершил, веру сохранил, а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем, возлюбившим явление Его» - так писал святой Апостол Павел перед кончиной своей возлюбленному ученику своего Тимофею. Озирая свою жизнь, предвидя близкую кончину, он имел утешение спокойно ожидать смерти, потому что всю жизнь свою добрым подвигом подвизался, имел даже непреодолимое желание разрешиться и быть со Христом, так как знал, что Господь воздаст ему венец правды. Так и для нас, сохранивших до последней минуты чистоту совести, исполнивших своё высокое назначение в минуту смерти, будущность представится лучезарной и вожделенной. Земля станет для нас тем домом, с которым мы простимся с радостью. Земная кончина потеряет свой ужас и сделается единственным средством забыть в сладком сне себя и все превратности прошедшего дня, заключить новый союз с Божьим миром, вступить в высшую сферу и сделать шаг, который иначе не в состоянии сделать человек, – вознестись на высшую степень бытия. И мы войдём в вечность с Богом и с миром в душе, помня слова Спасителя: Иоан.14:27 – «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир даёт, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается». Чтобы забыть не пришлось об этом необходимом условии тихой безмятежной смерти, постараемся чаще вспоминать о ней в своей жизни. Постараемся чаще вспоминать о ней, и эта память смертная будет удерживать нас от грехов. «Помни непрестанно страшную смерть, – наставляет святой Григорий Богослов, – как будто она у тебя перед глазами и ты встретишь её менее грозною. Помни о конце твоём и во веки и не согрешишь. Для нераскаянного грешника смерть люта, а для умирающего в вере, благочестии и покаянии она блаженна. Могила – колыбель его, смерть – его пробуждение. Закат солнца этой жизни – заря в обители вечности. Иоан.11:25-26 – «Я есмь воскресение и жизнь, - говорит Христос, - верующий в Меня если и умрёт, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрёт вовек». Обладая высоким завещанием, сохраняя мир в душе и спокойствие совести, сознавая, что не напрасно прошла вся наша жизнь, что не кощунственно носили мы имя христиан, бестрепетно встретим мы минуту разлучения с жизнью и с сыновьей доверчивостью и любовью повторим слова Христа: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой».

Сейчас мы услышим о трагическом событии, которое произошло 21 июля 1979 года в семье верующего человека, христианина, который учил своих детей Богопознанию и служению Ему. Но обольщённые миром сим, они потеряли радость, блаженство, и видим, что один из них погибает от того мира, который влёк его к себе.

Игнатий Лапкин: ...У Иова было несчастье, погибли все десять его детей. Три друга пришли утешать Иова. Они семь дней сидели и не разговаривали, молчали. Но время тогда длилось не так, как сейчас. Как Пушкин пишет, что вот телега-то катится: на горку, потом потихоньку, а потом под под горку несётся и не остановишь. Так вот, видимо, и по времени сейчас мы и молчать не умеем, у нас всё ускоренно. А я сидел сейчас и мысленно подсчитал, и оказалось: ровно за полминуты спутник долетает от Барнаула до Новосибирска, а мы часы бьёмся… А тогда сколько надо было? А они семь дней пришли и семь дней молчали, только смотрели на него и плакали. Семь дней! Иов 2:11-13 - «И услышали трое друзей Иова о всех этих несчастьях, постигших его, и пошли каждый из своего места, чтобы идти вместе сетовать с ним и утешать его. И подняв глаза свои издали, они не узнали его; и возвысили голос свой и зарыдали; и разодрал каждый верхнюю одежду свою, и бросали пыль над головами своими к небу. И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико». Ну где ты сейчас найдёшь в мире, чтобы человек на семь дней приехал к другу и только смотрел на него и не сказал ни слова. Ведь удивительно, правда? Поэтому такие мысли у них были на вес золота, они рождались внутри, дожили до языка, человек переваривал, смотрел: «Нет, они мне хороши, а другому пользы не несут». Он возвращал мысли назад, снова переваривал, отсеивал и чеканные слова выходили, как оловом написано и как резцом на камне на вечные времена. Вот почему сейчас, когда пишут люди и хоть одну фразу смогут подтвердить Писанием, они очень рады, потому что весомо те слова слагаются. Так раньше здание строилось: прикладывали несколько раз, проверяли, вымеряли и отвес был в руке у Господа. А сейчас 2,5 тысячи кирпича быстренько сложили за смену, но оно такое ненадёжное и есть. И вот такая наша жизнь, у нас все слова такие, что мы ни скажем, скажем второпях, и вы нас уж простите. Мы – дети этого времени, все мы такие – всё на скоростях, всё второпях, а когда в конце посмотрим – ничего нет, как Златоуст говорит, одна пена. И всё-то просеивается, возьми большой сосуд и небольшое отверстие, и всё оттуда высыпится. Так и мы – всё просеиваем через рот. Это отверстие, и нас как будто перевернули и трясут, и всё высыпается, высыпается… И вот ныне мы услышали печальную весть.

Александр Иванович Устинов (отец убитого Миши): Уже печальнее быть не может.

И.Л.: «Да, всё дорогой я ехал на мотороллере с Алёшей Речкуновым из Барнаула – 200 км, он впереди, а я трясусь сзади и думаю, вспоминая «Печаль сатаны». Когда Сибилла на себя наложила руки, тогда познала великую тайну смерти. И тайна смерти есть жизнь. «Смерти нет! О, ужас! Я думала, что прекратятся страдания, а они не прекратились, они только начинаются после смерти». Она думала, что всё закончилось, и вдруг она видит, что начинается новое – новая какая-то инстанция жизни. Я думаю, что те, кого мы теряем, кого уже нет, а они где-то есть, познали эту тайну жизни и смерти. И мы все смертники. Мне рассуждение одного человека понравилось однажды. Во времена Грозного были прокуроры, выносили приговор, был палач, поднимавший секиру, и они казнили, и каждый пошёл в вечность. А теперь мы говорим, что всё это было в шестнадцатом столетии – и палач, и Грозный, и кроткий – все там. Для нас какая разница, кто на двадцать, тридцать лет раньше умер? Так и для людей, если бы продолжалась жизнь, мы все в двадцатом столетии – раньше или позже. А что главное? Главное то, к чему призывает Господь.

А.У.: Мне детей позвать? Я думаю, если можно, пусть бы они тут побыли. Нас не пускают к Евангелию, к Библии, потому что мы лжём на каждом шагу. Сейчас должен быть период траура, печали. Я не столь жалею о гибели плоти, сколь жалею и плачу о гибели души. Ведь в таком состоянии и оборвать жизнь, в каком состоянии духовном он находился, это вообще гибель. Гибель! К священнику послали узнать: как быть? Отвечает оттуда: молитесь всё то, что положено. Ну как, думаю, ослушаться священника, лучше бы, я думаю, не посылал его, поступил бы по своей воле. Нельзя. Значит, и ослушаться не позволяет сердце. Ну как мы говорим: «Со святыми упокой, Христе, душу раба своего» Со святыми! Ведь это же для святых. Читал здесь канон Андрей Федотыч, было девять дней, и не могу от слёз сдержаться. Когда дошёл до этого места «всю жизнь поработал Тебе», остановился и говорю: «Увы, нет этого!». Хоть в каноне этого не написано: «Увы!», - но Миша не провёл всю жизнь в Боге. Сейчас бы мы должны находиться в печали, в сетовании, траур у нас. В понедельник меня дома не было, я на даче работал, там и заночевал. Они тут, Федька, Лёнька, учинили драку около остановки – каких-то двоих пьяных побили, да сильно вроде побили. Те пообещали не оставить так, отомстить. Я говорю: «Что вы делаете? Наше ли дело, наша ли идеология обижать других, когда мы должны быть всеми обижены сами и терпеть, это угодно перед Господом. И я им сказал: не пройдёт вам это так, не пройдёт. За каждое праздное слово, Господь сказал, дадите ответ. Чем мерите, тем вам будет отмериваться. Вот чем вам будет отмериваться, подумайте?

И.Л.: Вот вы примерно хотя бы последнюю неделю коротко объясните, какое поведение было у Миши, как случилось, в какой день, что вам известно, точно только.

А.У.: Как последнюю неделю, так и предыдущие все недели, было только в том, что друзья, выпить и искать, с кем подраться. Прямо искал, потому что он служил в десантных войсках, там их учили дракам, самбо, каратэ, этому их учили, и вот он теперь решил приехать и это всё на практике применить. Сразу приезд его чем ознаменовался? Напился, повыбил все стекла у соседей через три дома. И.Л: А за что? А.У.: Не знаю, не могу сказать.

И.Л.: А вы знаете? Ребята, мы недолго будем здесь, и мне так хочется всех вас видеть, очень соскучились о вас. Это Лёня? Иди сюда, Лёня, побудь немножко. (У А. Ив. восемь сыновей и две дочери). А.У.: Где там Федя, и где Петя? И.Л.: «Ты думаешь из-за чего это было?» Лёня: «Ну там вот что, там у него знакомая девушка была, ихняя дочь. Когда он приехал, ну вроде пошёл к ней, а я говорю: Мишаня, слушай, жениться надо искать, чтобы она была религиозная. Не надо нам засорять вот так: сестра наша Аня, значит, вышла как попало, Ольга, вторая сестра, как попало, а потом их довершай, а они как были безбожники, так и останутся, а я не хочу, чтобы так. Да я оставлю её в покое…

А.У.: Я говорю: вот так, если ты задумаешь жениться, сразу говори нам, мы будем искать, найдём, а твоё дело только выбирать. Мы тебе подыщем кандидатуру, а твоё дело выбирать, какая из них тебе понравится. Она узнала это дело, что ей уже не быть его женой, подвернулся другой, посватал её, родители согласились, и она выходит за того. А он в это время идёт и бьёт там стёкла, когда свадьба там была. Я даже не знаю, где она была, но, видимо, они были тут. Тут они погуляли и опять куда-то ушли. И.Л.: «Это было ещё до приезда к нам, он зимой приезжал. Когда Валя с Володей были здесь, он ко мне приезжал.

А.У.: Кажется, после приезда. Или до приезда. Ну, конечно, я надлежащим образом его за это отстрочил, отругал и говорю: что же ты писал нам, что ты уже преобразился и кожу сменил? Ну, в общем, с религиозной точки. Молчит. Немного прошло времени, слушаю – Миша подрался. Подрался где-то в центре. Спрашиваю: почему ты подрался? «Я порядок наводил, хулиганов укрощал». Вот этому тут колом голову пробили, соседу, вместе они были, ещё там третий с ними был, губу разбили, а наш обошёлся синяком. И за этот случай отругал. Как-то тут, уже в начале лета, в июне, приезжаю из церкви, рассказывают, уже Иван приехал: Мишка где-то там, на речке, подрался, потребовал от Ивана ножи-свинорезы. Иван прибежал домой, ножи-свинорезы захватил и туда. Я когда стал разбираться, в чём дело, почему это, да ты что? Да ты с ума сошёл? «А я их просто попугать, чтобы разогнать». И эти драки продолжались, это только то, что мне известно. Это из серии того, что мне известно. А мне неизвестно больше во много раз. Не ночевал дома по двое суток, сутки – это уж как правило, такое бывало часто. «Где бываешь?» Отмолчится, и всё. Ну и последнее, что мне известно: получил аванс и вместо того, чтобы прийти домой, с друзьями там выпили, пошли проведать какую-то девушку в больницу, там она из-за аварии лежит с ногой, проведали, оттуда решили ещё добавить. Направились, тут где-то у базара какой-то винопогреб и что-то спиртное продаётся. Вот они сюда шли. Выскочили там какие-то хулиганы, которые почище их, видимо, что-то у них стали требовать деньги или что, чтобы они им на водку по 20-30 копеек дали. Они там стоят у магазина и с каждого как бы контрибуцию требуют, им вроде бы обязаны дать по 20-30 копеек. Ну вот они им не дали и завязалась драка. Миша в этой драке, как рассказывают его друзья, был рыцарем: он бил и ногой, и рукой, и всем, и так, что от него летели. У тех не хватило силы физической, и вот такой нож… Я сегодня от следователя только, показал вот такой нож, только одного лезвия 25 сантиметров, да ручка ещё. Ну вот как эксперт показал: справа воткнул вот так, видимо, сзади воткнул в правый бок и прошёл туда, сердечную плевру задел и сердце задел и повернул эдак нож. И так рёбра вот здесь торчали. Когда пришли мы из церкви, с мамой приехали, смотрим, что-то соседи, люди собрались и я не придал значения. А мать его Тоня, жена моя, перед его смертью недели за две меня спрашивает: «Ну вот как у нас всё расположено, где мы гроб будем ставить?» Я так на неё смотрю: «Какой гроб?»

Какой гроб? Она потом как бы опомнится: «Ну вдруг кто-нибудь умрёт?» Я говорю: «Тогда и разговор будет об этом, что ж мы не найдём, где гроб поставить. Что не нужно, вынесем, найдём гробу место». Потом опять дней несколько пройдёт, а Тоня за своё: «Вот мне кажется, нам негде гроб ставить». Я говорю: «Да ты что в самом деле зарядила?» А у меня в этом время были приступы грыжи, я всё гнулся. Она, может, для меня думала, что со мной случится. Подходим, смотрим, у соседей полтора, а то и два десятка людей. И главное - никогда такого не было, что молодёжь вместе со стариками. Обычно старики отдельно, молодёжь отдельно, а тут молодёжь вместе со стариками. Мы проходим, они все молчат. Поздоровались мы и прошли домой. Только заходим, а соседка Анна Борисовна заходит и нам сообщает: вот так и так. Тоня сразу в рёв. Я говорю: «Ну подожди, подожди, посмотрим, разберёмся, чего уж ты ревёшь». Я говорю: «Так что, совсем?» - «Совсем». - «Где теперь его труп?» - «Да в морге». Пошли. Я говорю: «Пойдём сейчас перво-наперво в милицию, узнаем». Нам сказали: да, вот так есть, труп в морге. В морг пошли. Выхлопотали разрешение, её не запустили, а меня запустили как мужчину, я покрепче. Я зашёл, и мне дурно стало. Я облился слезою, смотрю – лежит на лавке какой-то грязный, весь окровавленный, оскорблённый, никому ненужный. Я говорю: «Миша, сынок, кто тебя гнал из дома, что ты от нас отказался и оказался здесь вот лежать?» А этот товарищ его: «Дядя Саша, дядя Саша, ладно, ладно, подождите, идите, идите, идите». А я: «Нет, подожди, ты меня не успокаивай, я не расстроился. Я удивляюсь: «Он не хотел покориться отцу, не хотел послушать добрых наставлений отца, шёл своим путём, вот конец у этого ослушания, вот результат ослушания». Посмотрел, и у меня всё это сейчас перед глазами так и стоит. Ну ладно, думаю, поделом плоть твоя и получила, а душа? А душа в каком состоянии теперь? Где твоя душа, мой сын? Пошёл, Тоне не показываюсь на глаза, думаю, я буду реветь, а она тут совсем заревётся. Походил, походил маленько, немножко проветрился, пошёл, её нашёл: «Пойдём домой». – «Ну что?» Я говорю: «Ну что ж, лежит, закрыл его». Что больше скажешь? Потом, значит, хлопотали, как взять его. На другой день друзья понашли. Друзья даже для такого случая не могли прийти в трезвом виде, почти все были пьяные. И думаю себе: вот твоё общество, в котором ты кипел, и вот конец этому обществу. Был бы ты этот день в церкви, ты бы жив был и душой, и телом. А теперь ты видишь, куда тебя потянуло?» И.Л.: «Это в какой день было?» А.У.: «В субботу». И.Л.: «А кто-нибудь из своих был там рядом в это время с ним там?» А.У.: Из наших – нет. И.Л: Никого не было? А.У.: Только товарищи сообщают. И.Л.: «А товарищи рядом кто живёт, есть такие?» А.У.: Рядом-то нет, да они где-то в Калтае (?) живут, я и не знаю, где они живут».

Голос: «Они живут на Южном, которые с ним были».

И.Л: «Это далеко?» А.У.: «В край того города. Вы проезжали его, как въезжаешь в Искитим, слева». И.Л.: «Ну, а сам он был трезвый в это время?» А.У.: «Вот именно, что нетрезвый. Я ж тебе говорю, что они выпили, проведали девчонку, потом ещё захотели подвыпить». И.Л: «А сколько их было с товарищами?»

А.У.: «Вроде их пять было, а тех, нападающих, пятнадцать. Ну там все такие, что отпетые, что из заключения вышли».

И.Л.:«Задержали их?» А.У.: «Сегодня следователь мне говорит, что задержали. Я говорю: ведь эту всю группу нужно расследовать и всю группу нужно наказывать, потому что они преследовали цель. Говорит, не можем, а только того, кто ударил его ножом, того, кто убийца». И.Л: «Это плоды масонства мы пожинаем, это их задача – развратить, чтобы весь народ застонал. Ещё люди не стонут все. Скажут люди: дайте любого правителя нам, но дайте покой и мир. И он введёт Кампучию. Сейчас прямо пишут про Кампучию, что они хотели там сделать. Пол Пот говорит: мы сделали государство всемирного образца! Так прямо сказал, как написано в «Литературной газете». Для всего мира образец государства». А.У.: «Такой он и будет?» И.Л: «Вот такой и будет. Из шести миллионов три уничтожили. Три! За три года ровно половину страны выхлестали. Таким будет всемирное теократическое государство антихриста в чистом виде. Гитлер подводил, но это всё ещё в завуалированном виде было, хотя он и масон, подстраивал, но ещё как для определённой расы, не еврейской, а это как для азиатов показали, так будет и для европеидной расы. Вот что они сделали. За возглас, за слёзы, за смех – смерть. Чтобы никаких чувств не было, человек мог только кричать: «Слава Пол Поту!» Им слава, и больше нигде никому никак. Проходит полгода, и в школу дети впервые пошли и не могут научить их улыбаться, нет улыбающихся детей. Это единственное государство такое в мире, сколько мир стоит. Даже в Освенциме люди улыбались. Сумели сделать. Это последняя генеральная репетиция идёт. А что сейчас есть у вас,- это всплески, чтобы мы увидели, что будет на этой волне, какие отблески, какое зарево будет. Я своим умом так подумал: страшное, ужасное, непоправимое случилось. Конечно, речь идёт о душе, не о теле, ибо мы все смертники. Но для вас какой это дальше будет урок, потому что последующие, которые рядом были и не научились, они получат не это, а худшее. Согласны?»

А.У.: «Худшее получат». И.Л.: «А вы как думаете? Ведь в мире действует только тот закон, который Господь дал. Когда вы услышали, наверное, тоже сердце дрогнуло?»А.У.: «Плакали».

И.Л.: «Не ожидали мы этого. Когда сказали мне, я-то ведь совсем мало его знал, я только помню, когда ещё здесь он был маленьким, и то, знаете, как-то так нереально это звучит. Где душа? Ну что тело? Тело – черви, оно никому не нужно, даже родным не нужно – скорее зарыть его, оно уже смердит. Что дальше? Бессмертная, вечная, никогда не прекращающаяся участь. Да, я воздохнул. Вчера мне звонит Иоаким, он священником трудится. Хороший получился пастырь. И когда ему сообщил, охнул. «Запиши себе в молитвенник. Молись у алтаря Божьего, может, Господь услышит». Опять же всё это лишь «может», когда слово Божие говорит: кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Увидеть не может. Какая радость нам видеть лицо друга, брата, а какая радость видеть лицо Отца Небесного!» А.У.: «О, это несравненно». И.Л: «Иисуса Христа. И вдруг говорит: не увидит никогда. Всю водку не выпьешь, со всеми не передерёшься. Знать про небо и из преддверия рая тянуться туда, где всё кипит, трещит, горит». А.У.: «Человек избирает себе это». И.Л.: «Если бы он был в церкви, молился, как было, как читаем про патриарха Германа, как его хватают турки и прямо в храме вешают. Патриарха! Было такое, что священников в алтарях убивали во времена Златоуста. Где эти люди? А «в чём застану, в том и сужу». И вот душа вылетает из тела выходит, и видит своё тело. Товарищи здесь в недоумении, ещё последние конвульсивные движения, вроде боль. И в ужасе душа содрогается: неужели я была в этой храмине? «Этого ли ты восхотела, душа моя?» Ведь это урок, грозный звонок Божий, колокол ударил: «Опомнитесь! Опомнитесь!» Бьёт колокол с каждым ударом сердца: «Опомнитесь!» Опомнились ли мы? Если не сейчас нам опомниться, то дальше-то травой всё зарастает. Как же дальше мы будем жить? Товарищи? Они неверующие, они ничего не поняли».

А.У.: «Нет, ничего. Их тут было, наверное, около тысячи, вот эту всю улицу заполонили. Все это его товарищи. Я, конечно, сильно не занимался товарищами, но так мельком: ни одного из них не видел совершенно положительного. И думаю себе: «Миша, вот общество, которое тебя воспитало. Ты не хотел слушать наставления отца, не хотел слушать голос Божий. Я ему сколько раз припоминал, когда он болел ангиной, что врачи ему не могли помочь и она его, может быть, через ночь и задушила бы, эта ангина. Он не мог слюну проглотить, уж не говоря там тёплое молоко. Слюну свою не мог проглотить. И слюна вот так течёт. Я прихожу с работы и спрашиваю: «Ну что, были тут из больницы?» Тоня отвечает: «Да, были». «Ну и что?» – «Да вот, ничего». А тут Андрей Иванович к нам приехал как раз. Ну что ж, гостю надо внимание, так бы ему первое уделил как гостю. Мы поужинали. Миша сидит и плачет слезами и что-то промычал, а говорить не может, не даёт ему. Я говорю: «Что?» Он опять промычал. Я её спрашиваю: «Что он говорит?» Она говорит: «Канон». Я говорю: «Тебе канон надо?» Думаю: «Откуда такая религиозность взялась? Чего ж ты поздно сказал? Когда они ужинали, тогда бы было более кстати, а сейчас просто не расположен, у меня там, где Дух Святой должен быть, занято пищей». Говорю: «Ну что ж, на такой случай ладно, буду в таком состоянии молиться, пойдёмте все». Они ещё небольшие были все. Пошли молиться. Что читали? Ко Пресвятой Богородице об избавлении от печали и второй канон о болящем. Читал я, кажется, и мы даже не пели или пели, я уж забыл, эти ирмосы читал я. И этому чтению придал живую силу. Андрей Иванович стоял, плакал всё время. Ну и что? Это где-то январь месяц, самые лютые морозы, и у нас там под низом, под полом, чуть ли не застывает вода, оттуда достаю воду святую, наливаю ему и говорю: «Миша, в три краты выпей». Он перекрестился, слюну проглотить не мог, а эту холоднющую воду выпил. Выпил и тут мы закончили. Наутро я уехал на работу, и когда с работы приезжаю и вижу, что он уже ходит, разговаривает. «Ну как здоровье у тебя?» - «Да ничего, хорошо, слава Богу». И.Л: «Сколько лет ему было?»

А.У.: «Пятнадцать-шестнадцать, так где-то».

И.Л.: «О-о, так он помнил всё это. А он был с крестом тут?»

(Здесь уместно прочитать, как пишут, подлинную запись Анастасии Матвеевны Рылеевой, матери декабриста Кондратия Фёдоровича Рылеева. Найдена была эта запись в Петербурге в 1914 году, под полом дома Матвеевых, у генерала Богдановича).

Пояснение к письму-исповеди матери Рылеева. Анастасия Матвеевна Рылеева была, конечно, глубоко верующей православной христианкой. Имея единственного сына и живя в достатке, она всем сердцем материнской любви была привязана к нему и не могла даже в мыслях допустить потерю его. Её письмо-исповедь, может быть, и смущает некоторых из читателей своим удивительным содержанием, но при всех своих недостатках оно является яркой иллюстрацией того, как не должно молиться. Как не должно поступать матери-христианке, вмешиваясь вопреки воли Божией, напролом, в судьбу своих детей. Нам уже известно из Писания, что судьба детей в родителях. Хорошая судьба – родительское благословение вполне почило на детях. Тяжёлая судьба – в родителях надо искать причину. Родители – основа благополучия и несчастья детей. Поэтому отцы и матери не должны любить детей слепо и эгоистично и не должны устроять счастье детей и их благополучие только по своему усмотрению, но во всём должны искать премудрой и благой воли Бога-Отца и Промыслителя, Который и поможет устроить судьбу детей наилучшим образом. Рылеева добилась у Бога своей воли, настояла на своём. Когда Господь хотел забрать её дитя в детстве через болезнь и избавить от многих страданий его и её, и в результате вымолив его у Бога, она уготовала сыну страшную участь и ужасный конец. Да вразумит детей Божиих Господь уметь довериться и положиться на Бога и в детях своих, и во всём.

Письмо-исповедь Анастасии Матвеевны Рылеевой.

«Коня, сын мой, два раза вымаливала я твою жизнь у Бога и сохранит ли Он её теперь, когда смертельный страх закрался в мою душу? Я пишу тебе эти строки потому, что не смею рассказать тебе всё, не смею смущать твоё сердце моим материнским страхом. Да будут ясны и смелы каждый твой шаг и каждое помышление. Но ты ли сам или кто другой развернёт когда-нибудь эти листки, знайте, что всё, написанное мною, святая правда.

Именемтвоим клянусь, сын мой, а ты знаешь, что у меня нет никого и ничего дороже тебя. Я была матерью четверых детей, родившегося до моего дорого Конички, и все они умирали в младенчестве. Как я молилась, как я просила Господа Бога сохранения им жизни. И когда я увидела крест на последней свежей могилке последнего из них, я не могла встать с колен. Я упала головой на маленький холмик, обхватила его руками и молила. Нет, требовала! Требовала живого ребёнка, живого, здоровенького. Да, живого. И я вымолила его у Бога. Родился мой Коничка. Батовский священник, сельский, сказал мне: «Поступите по старинному нашему простонародному обычаю, не гонитесь за знатными кумовьями, не ищите сильных покровителей мира сего, дайте Всевышнему выбрать духовных родителей вашему дитяти. Когда понесут его крестить, пусть возьмут в восприемники от купели первых встречных, мужчину и женщину, и нареките ему имя как по крёстному, которого пошлёт вам Бог». В отчаянии, которое сменилось надеждой, мы с мужем так и поступили. Когда ребёнка вынесли на дорогу, то первый, кого там встретила наша мамушка, был отставной солдат на деревянной ноге и старушка-нищая. Мы с мужем одарили их как могли, усадили, как хозяев, за крестильный стол, и они стали нашими кумовьями. Служивого звали Кондратием, так мы и назвали нашего сына. Коничка остался жив. Три года я была счастливой матерью. Коничка рос хорошо, радовал меня. Наш домашний врач, доктор, радовался вместе с нами.

И вот новое горе пришло в наш дом. Коничка тяжело заболел. Круп. Он метался в жару, никого не узнавал и задыхался. Наш врач сразу попросил созвать консилиум. Приехал известный доктор из Петербурга, осмотрел Коничку и молча вышел из комнаты, разговаривая только с нашим врачом, а уходя, сказал Фёдору, мужу: «Бывают чудеса. Если вы набожные, молитесь». Со мной врачи не говорили. Разве мне нужны были слова? Я же мать, я и так понимала, что моё дитя обречено. Мой Коничка, моё счастье, единственный, кому нужна была моя жизнь. Наступила ночь, как считали врачи, последняя ночь моего сына. Я отпустила мамушку и осталась одна у его постельки. Ребёнок продолжал метаться, он весь осунулся, личико его посинело, а из горла слышался свист, сменявшийся страшным, заставлявшим сжиматься сердце хрипением. Матери, мне неведомые и мои современницы, и те, которые, быть может, ещё не родились, вам пишу я эти строки. Всем вам, и счастливицам, которые растят здоровых и крепких детей, и тем, которые слышали предсмертный хрип своего ребёнка, вам говорю я: поймите меня и, прочитав всё, что я пишу дальше, не осудите. У меня умирал мой единственный сын, моя надежда, моя радость. Где искать защиты от злой судьбы, в чём или в ком ждать спасения? Неужели тогда, на могиле моего ребёнка, за тем и вымолила я его, чтобы через три года утратить этот чудесный дар вновь рождённой жизни? Не может этого быть! Это слишком жестоко! Ведь мы именуем Всевышнего Человеколюбцем: «Призри, Человеколюбче, на скорбь мою и стенание моё» – молимся мы. Вот оно спасение – только в милосердии Божием, только в нём. И я упала перед иконами, висевшими в переднем углу. Как я молилась! Никогда в жизни ни до той ночи, ни позже я не знала такого состояния. Поистине, в тот час я была не в себе, тогда вся душа моя была полна мольбы и надежды. Не заученные молитвы повторяла я, а скорбь матери говорила за меня. Я не знаю, что случилось со мной в тот час, но душа моя возмутилась. Я протянула руки к Богу и закричала: «Всемогущий Боже, Ты Сам молился в саду Гефсиманском: «Если возможно, да минует Меня чаша сия». Пойми же и меня в моей скорби. Все страдания, которые Ты захочешь послать, низвергни на меня в моей скорби, но спаси жизнь моего сына! Ты учил нас молиться: «Да будет воля Твоя», - но я говорю только в единственном числе: «Да будет моя воля! Верни мне сына, утверди волю мою. Теперь скажи мне: «Да будет воля твоя».

Я не знаю, сколько времени я простояла перед иконами, я даже не знаю, где я была, только не на земле. И вдруг я почувствовала неестественное забытьё, какой-то странный, необыкновенный сон. Заснуть, когда умирает мой Коничка, мой сынок, да разве можно? Я поднялась с колен, взглянула в последний раз на образ Ангела-Хранителя с зажжённой свечой в руках, висевший с другими иконами, и прошептала: «Заступись». И шатаясь, побрела к кроватке моего несчастного ребёнка.

Не знаю, сколько времени прошло, что было дальше, кажется, я сидела склонившись над умирающим ребёнком и целовала его худенькие, судорожно сжатые ручки. Как вдруг оттуда, где я только что стояла на коленях, раздался голос: «Опомнись, женщина! Ты сама не знаешь, о чём просишь Господа». Я обернулась и увидела Ангела-Хранителя, стоящего с горящей свечой передо мною. Киот, в котором висела икона, был пуст. Как странно, я даже, будто так и должно быть, не испугалась, глядя на неё, я только сложила в мольбе руки. «Опомнись! - опять заговорил Ангел. И в его голосе я услышала скорбную укоризну. – Не моли о выздоровлении сына. Бог Всеведущ. Он знает, зачем должна угаснуть эта жизнь. Бог Милосерден, и Он хочет избавить тебя же от ужасных страданий. Но страдания ждут не только тебя, будет страдать и твой сын. Хочешь, я покажу тебе, что его ждёт? Неужели и тогда ты будешь упорствовать в слепоте своей?» - « Да, хочу, покажи всё, а я и тогда буду молить. Буду молить Бога о жизни моего сына. Да будет воля моя». - «Следуй за мной, женщина!» - и Ангел словно поплыл передо мной, паря в воздухе.

Я шла, сама не зная куда. Я проходила длинный ряд комнат, отделённых друг от друга не дверями, а толстыми тёмными завесами. Перед каждой завесой Ангел останавливался и спрашивал меня: «Ты упорствуешь? Ты хочешь видеть, что будет дальше?»– «Да, – отвечала я, – да, я хочу видеть всё, я ко всему готова». И тогда Ангел отодвигал следующую завесу, и мы входили в следующую комнату. И голос Ангела становился всё строже, и лицо его, когда он поворачивался ко мне, из скорбного становилось грозным. Но я шла дальше без колебания, я шла за жизнью моего сына. В первой комнате, куда я вошла, я увидела моего Коничку в кроватке, он уже не умирал, он тихо спал, румяный и здоровый. Я протянула к нему руки, хотела броситься к нему, но Ангел властно простёр свою руку и позвал меня с собой. Во второй комнате я увидала моего мальчика-отрока. Он сидел за столом, он учился, что-то читал, увлечённый книгой, и даже не поднял на меня глаза. В третьей комнате, которой мы прошли очень быстро, я увидела его юношей в военном мундире. Он шёл по городу, который мне был неизвестен и казался чужестранным. Коня промелькнул мимо и даже не остановился ни на минутку, он не видел своей матери. В четвёртой комнате я увидела его совсем взрослым, в гражданском платье. Он был чем-то занят, мне показалось, что он был на службе. Мы вошли в пятую комнату, в ней было много народу. Совсем незнакомые мне люди о чём-то говорили, спорили. Было шумно. Но вот поднялся мой сын, и как только он заговорил, все сразу замолчали, все слушали его с великим вниманием, и я бы сказала, с восторгом. Я слышала его голос, он говорил громко и отчётливо, но я не усваивала ни одного слова. Я не понимала.

И Ангел уже подводил меня к следующей завесе. И когда он обратил ко мне лицо своё, то я ужаснулась его грозной силе. «Сейчас ты увидишь ужасное, – сказал он сурово, – это ужасное ждёт твоего сына. Одумайся, пока не поздно! Если ты войдёшь за эту завесу, всё предначертанное свершится. Вот, я повею крылом и свеча угаснет. С ней же угаснет жизнь твоего ребёнка, и он избавлен будет от мук, и покинет землю, не зная зла. Хочешь ли ты видеть то, что сокрыто за этой завесой?» – «Бог Милосерд, сказал ты, Он пощадит нас. Хочу. Веди меня. Да будет воля моя», - отвечала я и пошла вперёд. Ангел раздёрнул завесу. И за ней я увидела виселицу. Ужас сковал меня. Я вскрикнула и проснулась. Или вернее пришла в себя, очнулась. Я сидела всё так же, склонившись над кроваткой Конички. И рука моя отказывается держать перо, но я должна дописать всё. Сын мой, радость моя, единственный мой, он сладко спал, повернувшись ко мне личиком, и тихо, спокойно дышал. Я не смела верить своему счастью. А счастье было так велико, что заслонило собой всё страшное, что я видела в ночные мгновения в видениях. Я только плакала и благодарила Бога.

А потом… Потом начало постепенно сбываться всё, что я видела в ночные часы, что показал мне в ту ночь грозный Ангел.

Никому я не рассказывала о моём сне, я сама боялась вспоминать о том. И только один раз вздрогнуло моё сердце, когда Коня служил в армии и с войсками нашими, изгонявшими Наполеона, проходил через европейские государства. Он задержался в Дрездене у родственника нашего Михаила Рылеева, бывшего тогда комендантом этого города. Сын мой отличался остроумием и насмешливостью. И очень скоро посыпались на него жалобы от проживавших там русских. По молодости своей и нраву, склонному к занятиям гуманистическим, он писал эпиграммы и сатиры на окружавших его в обществе. Михаил Николаевич, приходившийся ему двоюродным дядей, вызвал его, кричал на него и велел ему в двадцать четыре часа покинуть город. «Иначе я отдам тебя под суд и расстреляю», – сказал он сыну. Коничка же, смелый на язык, ответил ему: «Не пугайте, любезный дядюшка, кому быть повешенным, того не расстреляют». Что же, сын мой, чувствовал ты или знал, не тогда ли, когда ты метался в жару, на пороге смерти, задыхаясь от удушья, мучили твою детскую душу те же видения страшные, как и мои, твоей матери, которой ты не узнавал в бреду жарком? Кто ответит мне на это?»

РЫЛЕЕВ Кондратий Фёдорович [18(29). 9.1795, с. Батово, ныне Гатчинский р-н Ленингр. обл.,-13(25).7.1826, Петербург], русский поэт-декабрист. Из мелкопоместной дворянской семьи. Учился в Петерб. 1-м кадетском корпусе (1801 - 1814). Участник заграничных походов рус. армии (1814, 1815). В 1818 вышел в отставку, служил заседателем Петерб. уголовной палаты (с 1821), правителем канцелярии Российско-амер. компании (с 1824). В 1823 стал чл. Северного общества декабристов (масонов), возглавив затем наиболее радикальную и демократич. его часть. В своих политич. взглядах Р. эволюционировал от умеренных конституционно-монархических к республиканским. Сыграл ведущую роль в организации восстания 14 дек. 1825. (Жил 31 год). Казнён в Петропавловской крепости в числе пяти руководителей восстания. (БСЭ).

А.У.: «Ну как же». И.Л.: «Нет, вот сейчас, когда эта беда случилась?» А.У.: «Сейчас даже я, Игнаша, не могу и сказать, потому что часто они вот в таком виде… Спросишь: «Где крест?» - «Оторвался». «Ну почему же у меня не отрывается, и я всегда его на себе ношу. Смотрю, ниточка устарела, возьму заменю. Почему у вас-то он отрывается? И даже не могу сказать, Тоня говорит, что вроде был на нём крест, но потом, может, в морге сняли…». И.Л: «Дома он за стол, садясь, молился хоть немножко? У вас же он здесь жил? Хотя внешне рукой-то шевелил?»

А.У.: «Да, маленько молился. Да-да, конечно, молился».

И.Л.: «А в церкви когда был последний раз? Когда причащался?» А.У.: «Причащался он года четыре назад и исповедался».

И.Л: «И после армии он даже не был в церкви?».

А.У.: «Даже не был. Как я ни настаивал в тот пост, чтобы ему поисповедаться. Причастить его, конечно, не причастят после столь долгих лет жизни в грехе, и я говрю: ну хотя бы епитимью будешь нести, а потом после исправления епитимьи, тогда уж причастят. Но он так и не нашёл время». И.Л.: «Вы его в последний раз видели в какой день?» А.У.: «Я его дня два не видел до моего отъезда в церковь». И.Л: «Вы его в церковь звали последний раз?» А.Ус.: «Я постоянно, как только уезжаю, так всем говорю: «Собирайтесь в церковь». Вот при мне вроде засобираются, а как я уехал – там их нет, у них здесь свои занятия, товарищи, подруги и так далее. Раз отец уехал, то они свободны – ещё такая вот тенденция. Если мы остаёмся дома молиться, почему-нибудь, бывает, дома остаёмся молиться, эту же службу точно, то они рвутся в церковь: поедем в церковь – с глаз отца. Говорю: мы ведь дома будем молиться, эту же службу справлять. – «В церковь, в церковь…» Я, чтобы не сказали, что не пускал в церковь, скажу: «Ну езжайте, кто хочет», - а с остальными дома молюсь. Когда сам болею или с картошки приедем, то какая тут церковь, мы уставшие и грязные, не успели, значит, тогда дома молимся. В церкви он был перед смертью примерно недели за три». И.Л.: «Эта беда-то какого числа случилась?» А.У.: «Двадцать первого». И.Л: «21 июля 1979-го. (Родился 24.01. 1958 г. – жили на ул. Олега Кошевого 7, в г. Искитиме Новосибирской области). Когда вот так всё обдумаешь, посмотришь, то ещё раз скажешь: на первом месте – страх Господень». А.У.: «Да».

И.Л.: «На первом месте страх Господень и двигайся по нему и: Сир.8:39 – «Во всех делах твоих помни о конце твоём, и вовек не согрешишь». А надежду-то, говорит Господь, при жизни приобретай верою. Но слово Божие, смотрите, с какой решительностью говорит: Иоан.3:36 – «Верующий в Сына имеет жизнь вечную, а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нём». Как гнев Божий отвратить, когда Отец разгневался? Когда сказал Илий своим сыновья, они не слушались: 1Цар.2:25 – «если согрешит человек против человека, то помолятся о нем Богу; если же человек согрешит против Господа, то кто будет ходатаем о нём? Но они не слушали голоса отца своего, ибо Господь решил уже предать их смерти». Вопрос стоит, а ответа так и нет в Библии. Иов об этом же говорит и Иеремия. Мишины друзья, если бы они были верующими, сколько здесь было бы слёзных молитв ко Господу: «Господи, вот мы были на деле Твоём, людям помогали, и вот Ты допустил испытать нашу веру. Как написано: Деян.8:2 – «Стефана же погребли мужи благоговейные, и сделали великий плач по нём». А здесь что? Их рядом не хочется видеть, они ещё и ко гробу пришли. Это скопище бесовское».

А.У.: «Бесовское скопище. Пришли пьяные и тут же сквернословят, здесь же, на улице. У меня заботы свои, ведь без меня духовную сторону никто тут ничего не сможет. Значит, мне нужно здесь, и без меня приготовить тело к погребению никто не может. Без меня хлопотать транспорт никто не может. И вот я тут и там, и только их дело – готовили, стряпали».

И.Л: «Ну и как его товарищи передают, что он последнее сказал, когда он уже понял своё состояние?» А.У.: «Сказал он так: «Серёга, меня порезали», потом «Серёга, я умираю. Прости, Серёга». И всё на этом, умер». И.Л.: «А кто этот Серёга?» А.Ус.: «Ну, с ним товарищ…». И.Л: «Серёга… Ни Бог, ни Христос, а Серёга всё заменил. Плохо на Серёгу-то надеяться. Что же Серёга не мог дать совет-то, напутственное слово сказал бы: «Взор к небу подними, Мишенька, туда ведь надо идти-то нам».

А.У.: «Да, им было некогда вздохнуть на небо, у них всё были свои дела земные, чтобы здесь, на земле, показать себя героями. Вот видишь, я умею драться, вот у меня, видишь, техника драки какая? Раз он мне заявил: «Ты не наешь, как я умею драться?» Вроде того, смотри, а то, мол, я и тебя могу зашибить. А когда в «фазанке»-то учился, вот так пьяный да пьяный придёт, пьяный да пьяный. Один раз пропадал, где-то двое суток не было его. И в пять часов утра мы с Тоней только проснулись, я пошёл до ветра, и она услышала меня и пошла за мной. Выходим, смотрим, что-то такое шарашится возле окна, глядь, Мишка. Был конец ноября, уже холодно, снег и мороз были. Шарашится. Я говорю: «Ты чего здесь делаешь?» Он: «Да вот меня побили» - «Кто тебя побил, где ты был? Ах ты, негодяй, да ты ж пьяный, да как же ты смеешь, да где ты бываешь?» Ну что с пьяным разговаривать, говорю: «Ложись спать». Проспался, я стал его расспрашивать, а он ответы мне давать. Я ему пощёчину, а Тоня тут же на меня: «Ты что?» Он идёт к директору «фазанки» и говорит: «Дайте мне место в общежитии». – «Что, разве у тебя жить негде? У тебя же родители есть». «Есть, но я с отцом жить не могу». - «Почему?» - «Волосы сними, да всё строжится. А если не дадите, я его пришибу». Меня директор вызывает. Прихожу. Он вздыхает: «Уж не знаю, как Вам говорить, с чего и начать» - «Ну говорите, раз вызвали». Он: так и так, ваш сын пришёл и просит место в общежитии. «И вы что, дали?» - «Да нет, я вот Вас и вызвал поговорить». Я говорю: «Вот так, ведёт себя очень плохо». - «Вы знаете, что он мне сказал: «Если мне не дадите место в общежитии, то я отца пришибу». Понимаешь? Ну какой он был тогда, как это мог пришибить?»

И.Л.: «Дух-то уже был дерзкий». А.У.: «Ага, дерзкий. Я пришёл, говорю маме: вот так, Тоня, «пришибу». - «Неправда, неправда, не может быть». «Ну ладно, тогда сама иди разбирайся». Был канон, была неделя о блудном сыне, перед Масленицей. Масленица и Великий Пост рядом. В Великий Пост мы включились в постную молитву, пост, поклоны. Мы говели в первую неделю. И вот мы говеем, а он пьянствует. И как раз утром я с ним встретился и на него начал: «Что ты делаешь? До каких пор ты будешь нас терзать? Почему ты так делаешь, ведь сейчас люди хлеба не едят, воды не пьют, постятся, а ты что?» Он какие-то там три рубля получил за каких-то несколько дней, потому что они не учились, не работали и им за питание выдали деньгами, значит, три рубля. Уже сложились с товарищами, гульбу устроили. Он мне начал так грубить, я его по щеке. Он же меня по рукам давай бить. Я говорю: «Как ты смеешь?» Из-за него это плотной рукой, хотя и говею, а что сделать больше? Мать тут же на меня: «Что это ты? Ты его ненавидишь…» Вот такие вещи. Я говорю: «Знаешь что, я бы без тебя, истинно говорю, лучше бы поправился. Они бы у меня были послушными. Уж требовать, так требовать одно, чтобы они знали, как нам жить, а теперь они не знают, ты их развинчиваешь, а я с них требую порядка. И у нас что получается? Мы как бы с тобой в одной упряжке две лошади, только одна тянет прямо, а другая тянет влево да ещё назад. Можем мы с тобой увезти воз воспитания нашей семьи? Приведём мы их к Богу? Сами войдём с ними к Богу? «А-а-а, вот ты бы всё порол да порол». Я говорю: «Ну ты мне перечисли, когда я их порол?» А уж для порядка, так вот маленько похлещу это бывало, потому что, а что больше делать? Он не хочет, не слушает слов, не подчиняется, делает своё и делает такое, просто не вместимое ни в какие рамки».

«И.Л: «Слово Божие повелевает не его жалеть, а розги, не жалея, они ведь деньги стоят. А про него даже ни в одном месте Библии не написано, что жалеть, а написано: «сокрушай, чтобы после можно было тебе утешаться, иначе, говорит, при всяком крике его будешь тревожиться» Полностью исполняется? Когда остаётся дитя в небрежении, то шея делается и ребро упругим, непокоривым. А кому, если спросить, в городе доказал силу свою? У него разряд какой-то был по дракам?» А.У.: «Нет, не было никакого». И.Л: «А вы слышали, что Папенченко, двукратный Олимпийский чемпион, выше уже некуда и он погибает». А.Ус.: «И всё, и нет жизни». И.Л.: «А если бы ты молился… На молитве некоторые погибали, то душа прямо к Богу идёт. Как в «Путешествии Пилигрима» читаем, и одни видели, как горело тело, а другие видели, как душа к небу на колеснице возносилась. Когда протопопа Аввакума сжигали, то куда он поднял взор? Какие последние слова говорит? «До самой смерти». Смотрите, домашняя церковь у вас. Гляжу, все ребята сильные, все здоровые. В здоровом теле, говорит, здоровый дух. Ведь враг как обманул. Если бы так было? А получается сейчас так, что в больном теле дух-то стал лучше, потому что он не развращается».

А.У.: «Те о смерти помнят, а эти ведут себя так, как будто они бессмертны». И.Л: «Вы к тому месту ходили, где у них драка была, не видели?» А.У.: «Я не мог идти. Говорят, что там кровь…»

И.Л.: «Во сколько часов было?» А.У.: «Говорят, между пятью и шестью часами». И.Л: «Светло ещё». А.У.: «Они же сразу с работы выпили». И.Л: «Вам кто сказал первый?»

Голос: «Девчонка сказала, соседка Тонька» (плачет). А.У.: «Тонька. А она как узнала?» Голос: «Зинка её встретила, рассказала» И.Л: «Это кто?» А.Ус.: «Федя». И.Л.: «Это Федя первый вышел. Ну какое у тебя чувство было? Сердце тебе что подсказало?» Федя: «Я думал, может быть, она ошиблась, не поверил». И.Л.: «Правильно, так и должно быть. Настолько это нереально, вот я только это слово и понял. Передали нам, а я не могу никак ухватить. Застыл дух мой, и всё: да нет, они же были здесь, я разговаривал с ними, были они с Володей, Валя была. Валя старается, чтобы им сказать здесь, она прямо желала, чтобы Миша услышал. Не знаю, что уж так она о нём заботилась? Я говорю: «Он не нуждается». Надя с ним отдельно беседовала: «Миша, ну ты давай». А он совсем в другое смотрит, где девочки да что. Я говорю: «К чему это? Сейчас душа твоя найдёт успокоение, и Господь усмотрит остальное». Они на койке тут вместе с Володей ещё были. Гляжу, парень какой вырос, какой бы был проповедник, труженик, священнослужитель… Не нуждается. Пошли, дорогой ещё решил с ним поговорить и вижу, что совсем ничего духовного в нём нет. А.У.: «Ничего нет».

И.Л: «Как в доску куда бросаешь слова. Думаю: ах, какая печаль. А посмотреть, это надо же вырасти такому Бог дал, все органы, всё здоровое, подвижный такой, как ртуть. И всё ни к чему. Каждая клеточка была переполнена одной гордостью».

А.У.: «Гордостью. Уж гордости у всех у наших!! У Лёни очень сильная гордость и у Феди она есть». И.Л.: «А Вы им напомнили, как нас с вами за бороды таскали. Тот нападавший на нас был в электричке один. Такому мизгирю мы бы по разу почерпнули, и вытаскивать некого было бы. А мы только головы за бородой поворачиваем, и всё. Ведь нашёлся среди них какой-то сотрудник, вытащил документ, заставил его нам поклониться за своими мандаринами. Если это от Бога, то что ты гоняешься, убиваешь меня, пусть будет это в жертву благовонную Господу. А если люди тебя на меня натравили, то прокляты они от Бога. Так вот если на нас что-то есть, так от кого это? Господь видит, для чего дереву место занимать? Прихожу – плода нет». А.У.: «Да-да, вот я так рассудил». И.Л: «Я не знаю, определённо здесь, но может?..» А.У.: «Так, так, точно так. Ведь сколько было проповедано, сколько было сказано и никогда не был подан пример неположительный. Я говорю им: вы не будьте лучше меня, хотя бы вот дойдите, вот как я, вот так живите хотя, а когда дойдёте до моего совершенства, тогда я скажу: желательно бы и побольше, и получше, а пока вот… И ведь они у меня не учатся, они учатся вон там, за воротами, там, всё оттуда берут».

И.Л.: «Вот я спрошу тогда Лёню. Леня, если бы сейчас… Давайте чуть-чуть побеседуем, потому что этот разговор первый, он, видимо, и последний будет. Если бы сейчас вдруг Мишу отпустили бы оттуда на побывку, а ведь были случаи, что Бог отпускал на побывку». А.У.: «Изредка, да».

И.Л: «Изредка некоторым людям Бог давал. И заметьте, когда говорит: многие вошли во святой град Иерусалим, или Лазаря Бог отпустил. Лазарь-то ведь четверодневный был и Богу ничего не стоило четырехлетнего поднять. Когда Христос на кресте умер, то давно уже умершие воскресли. И сказал бы Бог: отпускаю, но только под одним условием. Я тебя отпущу, и ты будешь Мне служить, согласен? Согласился бы он или нет сейчас? Пойти на землю и пожить здесь, опять в своей семье, но Богу служить?»

А.У.: «Думаю, теперь бы он согласился». И.Л.: «А вы помните, богач-то неразумный, он никого не любил, а теперь заботится о пятерых братьях. Теперь, мне кажется, и я не скажу здесь лишнего, что сегодня бы мы получили телеграмму от Миши и он говорит: скажите братьям моим, чтобы они не пришли в это место». А.У.: «Да, и чтобы не жили так, как он жил. Истинно».

И.Л: «Может быть такое?» А.Ус.: «Истинно, он сейчас вспомнил и все мои потуги, чтобы он был человеком, и все мои страдания, и слёзы, и горечь, и вспомнил все мои эти наставления, и теперь он себя ругает и ужасно: зачем я не послушал отца?»

И.Л.: «Свидетельства, которые умершие дают, показывают, что самое ужасное из всех мучений то, что открывается для человека бьющая его мысль: и я мог быть в числе спасённых. Он перебирает по секунде всю свою жизнь. А.У.: «Вот сейчас вы ещё можете быть спасёнными, если повернётесь к Богу лицом. Можете быть спасёнными, а уж Миша нет, всё. Дела идут вслед вас».

И.Л: «Если бы, говорит, была возможность вернуться, и перебирает человек в памяти некогда слышанное, вот тогда говорили – о-о, и я мог бы не здесь быть; и тогда говорили – не трудно было, ох, как хорошо тогда было!» А.У.: «Христос сказал: Иго Моё – благо?» И.Л.: «Да. Господи, дай мне одну каплю влаги. То есть на один день бы на землю вернуться, на одну минутку». – «Но Я же давал тебе слишком много этих минут». Сегодня старый проповедник, имя которому Смерть, ещё раз проповедует для нас у гроба ближнего в воспоминаниях о нём. Хотелось бы, чтобы он сейчас был здесь, рядом, и мы бы ему сказали: ну вот смотри, Господь отпустил тебя только для того, чтобы засвидетельствовать, как ты смотришь на результаты всей своей жизни теперь, положительно или отрицательно? Как вы думаете, если бы его мысли сейчас попытались прочитать, то что бы он нам ответил сейчас? Предположим, что его отпустил Господь: ты повидаешься, это уже тебе в благо, в радость, что повидаешься, но только с заданием: расскажи, какие твои мысли и как ты судишь о всей своей жизни! Что бы он сказал?» А.У.: «Я думаю, он сказал бы, что его жизнь до селе была порочная и повинная».

И.Л: «Тогда для нас его голос был бы даже важнее, чем ваш отец говорит, правда? Скажешь: но ведь ты сам тамошнее не видел. Многие уже прожили жизнь, могут говорить. Но самые лучшие свидетели те, которые сами видели. Вот богач в аду, и он даже мыслей никаких не подал, чтобы что-нибудь, как-нибудь для него сделайте, хотя церковь имеет эту надежду. Надежду подаёт людям в том, что молится об умерших. У богача евангельского самая главная была забота о том, дабы братья в это место мучения не пришли. Вдруг в нём открылась любовь к братьям: чтобы сюда они не попали. После смерти он об аде разве не знал? Как же он не знал, когда сам сидит в аду и говорит: братья у меня там, пятеро ещё. Могло быть и пятнадцать братьев. «Я мучаюсь в пламене сем». То, что на земле получил удар – это ещё не мучение, это только как отзвук, как бывает, когда ударят и у нас что-то зазвенело. Настоящее только начинается, и притом вечно, навсегда. Для чего мы крест носим? Напоминание о Христе, напоминание о нашей смерти. А ведь люди, которые там были, несколько дней назад меня точно так же остановили, 30 копеек просят. Я говорю: на погибель вам? Даже и не жди, никогда не дам. Есть, но никогда не дам, потому что то, что ты сделаешь в нетрезвом виде, Бог поделит нам пополам. А один подошёл стакан просить. Я говорю: начни говорить с вами, и вы начнёте материться сейчас. Тот: «Ну что ты там начал, замолились». Тот: «Постой, постой, ты скажи, как говоришь?» Я говорю: «Вот куда вас завела партия. В 17-м году можно было заигрывать, в броневиках кататься да в шалашах прятаться. А вот сегодня пусть по нашей улице ночью пройдёт лысый смутьян, вызволить бы его».

Всё равно один раз живу, почему бы и не говорить правду, заблудили весь народ. Ты скажи им правду, верно. Второй подходит: «Ты послушай», - говорит. Третий отходит с бутылкой, а я говорю: «Утро. Только-только солнышко всходит, магазины ещё закрыты, а вы какую-то политуру разбавили, ищете копейки, ищете стакан. Бог для этого ли жизнь дал? Ты же себя изнутри разрушаешь. 1Кор.3:17 – «Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог: ибо храм Божий свят; а этот [храм] - вы». – «А где можно это услышать?» Он никогда не слышал, он спрашивает: «Где это можно услышать?» Завязался разговор. А здесь вам таких вопросов и задавать не надо, на столе лежат Библия, два Евангелия. На ваших улицах у многих ли такое есть? В ваш дом сегодня не миллионы, а сотни миллионов, миллиарды людей с того света хотели заглянуть, прочитать. Самое ужасное, говорится, что на том свете люди не могут даже вспомнить имя Иисуса. Так показано было святым. Я, говорит, хотел перекреститься, не знаю, как и кому. Хотел вспомнить имя Иисуса – не могу. Одну молитву знал «Отче наш» и её не могу прочитать. Даны только воспоминания о грехах. «И я мог быть спасён». Вечность. Огонь внутри, как Зосима говорит у Достоевского, и огонь наружный. Церковь не отрицает ни того, ни другого. Огонь угрызения совести для нас иногда бывает ужаснее того, который люди разжигают под нами. А сегодня для всех нас ещё есть возможность покаяния, исправления. Призыв дан. Как мы на него отреагируем?» А.У.: «Да, призыв дан. Для нас он является скорбью, а ведь для нас этот призыв должен явиться уроком. Мы скорбим. Я о чём всё больше скорблю: душа-то… Ну тело, так и так ему погибать, но пусть так он погиб, он и иначе бы как-то мог погибнуть, но ведь душа-то, теперь она безвозвратно, вы понимаете? Если бы сказала мне Церковь, что и о таком можно молиться, я бы стоял и молил, вы свидетели, вы видели, как я первые дни молил Господа, а потом думаю, ну что ж я докучать-то буду? Читаю канон и не могу читать его. Я лгу, понимаете, лгу Господу. И вот думаю себе: к кому больше надо иметь любви, к Богу, Ему верить или детям своим верить? Мф.10:37 – «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня».

И ведь не обо всяком можно молиться. Тот, который веровал, но почему-то без покаяния умер, о таком надо обязательно молиться, и с удовольствием. А вот когда человек сопротивляется, и даже вот в самом деле, как он мне сейчас напомнил… А я ведь как-то не обратил внимания на то, ну хоть бы в последние минуты Миша сказал бы: «Господи, прости», а он: «Серёга, прости». И.Л: «Иуда тоже ведь просил прощение, но у кого? Невинную кровь я предал. А в ответ получил: а нам что, сам смотри? Ну и Серёжа так же скажет: «А нам что до того, ты смотри». Серёжа думает, как бы ему не воткнули нож в бок. Беда-то в чём? Что если мы не научаемся через эту беду, то с нами только хуже будет».

А.У.: «Да. Тут Андрей Феодотыч приходил позавчера, в воскресенье, он это же говорил. И я так говорю, что если вот это для нас не послужит вопиющим уроком, то для нас наказание будет ещё хуже. И говорю: «Я за Мишу хоть как-нибудь молюсь, хоть и против совести своей, но молюсь, но за вас молиться не буду. Знайте про то, потому что это первый урок дан и вы должны извлечь отсюда, а если не извлечете, за вас молиться не буду. Вчера так им и сказал: случись ещё с кем на почве хулиганства вот такой случай, даже в похоронах участвовать не буду».

И.Л.: «Заметьте, как человеку хочется доброй кончины. К нам-то сведения дошли совсем другие: Миша – благочестивый христианин – первое. Во-вторых, он совсем неповинный стоял и вдруг налетели и ударили его. Он стоял на вокзале чинно, трезво, ни к кому не лез. Так люди выдают желаемое за действительное. Я же теперь не могу верить кому-то, а только вам. И скорбь наша увеличилась больше теперь. Но я благодарю вас, что Бог подаёт вам мужество, как отцу вынести это теперь и сказать правду, не приукрашивая. Перед людьми можно украсить, а как же перед Богом?» А.У.:«Да толк-то в том какой?»

И.Л.: «Да и знающие, как на самом деле было, что скажут: лгали в жизни да ещё и при смерти, последний раз лгут. Значит, охота всем хорошую кончину иметь, праведную. Неповинно стоял или если бы с вокзала шёл домой, с моленья и погиб… Вспоминаю, как один старичок при мне потерялся и утром его только нашли. Каждый раз, когда он уходил в храм, то всегда прощался. И вдруг находят: его оттащили, и в воду сбросили да ещё ткнули. Кажется, в Новокузнецке два года назад погиб иеромонах Дорофей. Поехал в монастырь грузинский да там и исчез. Власти на него, видимо, злые были. Он ничего, говорят, не видел в мире, ничего не хотел. Сколько он получал, никто не знает, рясу никогда не снимал, по улице идёт, она трепещется на нём, все смеются над ним, а он этого как-то не понимал. Обычно чем священники занимаются? Да, как правило, какими-то пустыми разговорами, это же не секрет. А этого никогда никто в таких разговорах пустяшных не видел. В епархию приедет, смотришь, уткнулся в уголке. Что там Дорофей делает? Да опять Евангелие читает. Служба идёт, никто проповедовать-то не хочет, не хотят учить, и дали ему на часах слово сказать. Весь огнём горит. Кончается служба: «Позволь ещё раз сказать». Каждой душе готов был душу отдать. До единой копейки всё куда-то шло, кого-то где-то находил он. И вдруг потерялся. Сообщают: «Нашли». Где-то прибило к берегу. Видать, убили и в реку сбросили. В одежде, с крестом. О таком сам язык говорит: «Упокой его в обителях небесных». Говоришь «упокой», а сам думаешь: «А он в обителях Твоих, Господи». Из богослужения: «Еще молимся о упокоении душ усопших рабов Божиих приснопамятных патриарх Тихона, новопреставленного иеромонаха Дорофея и всех здесь ныне нами поминаемых отец и братий наши и еже проститися им всякому прегрешению вольному же и невольному. Да учинит Господь Бог души их, где праведные упокояются. Милости Божией, Царства Небесного и оставление грехов их у Христа бессмертного, Царя и Бога нашего, просим. Господу помолимся. Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему новопреставленному иеромонаху Дорофею и всем здесь нами поминаемым отцам и братиям нашим и сотвори им вечную память». И.Л: «Ничего не хотел видеть, кроме Иисуса. Павел говорит: Фил.1:21 – «Ибо для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение». А для нас смерть – это ужасная трагедия, крушение наших замыслов. Замыслы-то были неплохие. Сейчас бы сидел брат ваш здесь, разве это было бы плохо? Всем не отомстишь, всех не убьёшь. Вы вспомните, сейчас сколько в мире действует гангстерских групп, мафия за рубежом, а сколько здесь? Ну всех-то никак не уничтожишь. Президента убили, и то не могут найти убийцу по сей день. Президента не уберегли. Если Господь отнял руку, то всё».

А.У.: «Вот смотрите: «В месте злачном, в месте покойном где же лица святых веселятся. Душу раба преставленного упокой, Христе, единый многомилостивый». Нужно откровенно говорить: Откр.21:27 – «И не войдёт в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни». При этих условиях можно вот этот стих на нём исполнить? Ещё. «Где же лица святых, там учини, Владыко, душу послужившего Тебе верно всем сердцем…» Было это с Мишей? Можно вот эти слова, которые я читаю и сам себя обвиняю: «Господи, да что же я, лгу Тебе, выходит? Ужели Ты это не знаешь, что он не служил Тебе? «Поносившего иго Твоё на раменах, на плече своём иго Господнее нёс, ибо Ты един Владыка животу и смерти». Ну есть стихи, которые не возбраняет совесть читать, а иные стихи прямо страшно произносить. Вот смотрите: «Упокой, Спасе наш, с праведными раба Твоего и того всели во дворы Своя». Ну неужели из этих боксёров будут дворы Господни устроены, наполнены боксёрами этими? «Презри ему все согрешения для его блага, вольные и невольные». И так далее. Вот тут много таких стихов в каноне за единоумершего, которые прямо страшно читать. Вы живите так, дети мои, чтобы о вас потом церковь могла всё это с радостью читать. Человеком будь при жизни. Приходится мне, вы знаете, читать каноны по умершим немало. Так вот, когда человек в вере жил, и это читаешь всё, прямо как за чистую монету перед Господом говоришь всё это. Так оно и было, он служил всем сердцем Тебе. Такие есть люди, служат всем сердцем. Читаешь и радуешься сам, и там уже идут слёзы не горести, а радости». И.Л: «Лёня, как ты услышал, где был, дома?» Лёня: «В армии». А.У.: «Ему дали телеграмму, он по телеграмме». И.Л.: «Это ты по телеграмме сейчас здесь? Вот как. Когда тебе телеграмму принесли, то ты как?»

Лёня: «Мне её не принесли ещё, с телеграфа позвонили в часть нам». И.Л: «И что сказали?» Лёня: «Брат помер».

И.Л.: «Ты не понял кто?» Лёня: «Я сначала не поверил даже».И.Л.: «У всех одинаковое чувство. Значит, действительно плоть, каждая клеточка организма протестует против смерти». А.У.: «А я сразу поверил. Я только знаете, как поверил? Думаю себе: «Миша, пробил час твоего возмездия». Больше ничего не оставалось. Я ведь сколько предупреждал его: «Ты погибнешь ужасно». Предупреждал столько раз: «Ужасно ты погибнешь. Почему ты не боишься этой гибели?» Да нет, это не клятва, это предупреждение. Я предупреждал его просто, я видел, что это так должно быть. Я только не видел, в какое время и от чьей руки, вот это я не видел. А я видел, что так должно быть». И.Л. (к Лёне): «Ну ты до самого дома ничего не знал? Когда ты в избу вошёл, кто тебе первый сказал?» А.У.: «Он уже на улице убедился, тут уже народ был».

И.Л.: «Так он успел?» А.Ус.: «Да, успел он». И.Л.: «Так ты где-то недалеко был?» Лёня: «Почему? Я самолётом прилетел».

И.Л.: «Ты захватил его? Сильно жалко?» Лёня: «Конечно».

И.Л.: «Вот как неожиданно Господь отзывает. Мне вспоминаются слова Солженицына: «Есть ты, Боже. Долго терпишь, да крепко бьёшь». А.У.: «А так оно и есть. Когда много нашалил, тогда и должны быть больнее удары. А Божье долготерпение мы не должны считать за попустительство. Это долготерпение даёт возможность покаяться». И.Л.: «Вспоминаются слова, когда люди подошли ко Христу, был такой случай, пошли молиться, в храм зашли и не так стали вести себя воины. Оскорбили некоторых воинов и даже убили. Евреи горячие были: не так жена ведёт себя, убить ничего не стоило. Мф.19:8 – «Моисей по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими». Тогда посылает Пилат войска, и в храме, когда они приносили в жертву быков, овец, с такой жестокостью убили их, что их кровь смешалась с кровью жертв. А некоторые в этот день как раз не пошли в храм, и, конечно, каждый подумал: «Хорошо, что не я там был, значит, Бог меня спас, я не такой». А Господь в ответ сказал: Лук.13:3 – «Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете». Много вас – будет вас Господь убивать, мало будет, и вдруг никого не будет». А.У.: «Не покаетесь, все погибнете». И.Л.: «Сегодня вот мы сидим здесь, сейчас мы, может быть, за дверь только выйдем, и всё. Скажу, только за прошлый год мне особенно часто пришлось буквально при смерти быть. Вы что пороху не видели, не слышали, как снаряды рвутся? Но Бог вас сохранил. Сколько раз Вы при смерти были за годы войны, можете подсчитать?»

А.У.: «У-у-у, всего даже не помню, а то, что помню, это ужасно». И.Л.: «И Бог сохранил?» А.У.: «Да. Значит, наши на реке ведут обстрел туда, те огрызаются обратно. У нас перебило антенну, я полез её соединить. А немцы бросали в это время минами. Так мины метра через два, три, там, там, там… И вот, понимаешь, а я внизу. А взрыв как-то так идёт, понимаете, как бы в тени этого. Зубами отгрыз изоляцию… разве это не смерть? (Был всю войну на передовой Александр Иванович, начальником радиостанции у К.К. Рокоссовского). Это одно. Война кончилась. Едем, нас одиннадцать человек едут по хозяйским вопросам, свиней, посуду, койки везём. Машина тентом закрыта, а малое совсем расстояние тентом не закрыто. В этом пространстве мы сидели с приятелем. Он мне голову на плечо, я – ему, и спим. Бендеровцы нас обстреляли разрывными пулями. То, что в этот брезент прикасались, они тут же разрывались, а то, что вот в это пространство летели пули, они поразили первым моего друга, вот сюда попала разрывная в переносицу, в голове разорвалась. А моя-то голова рядом. А пули-то летели и там, за нами, поразили. Вот где она могла пролететь? Вот тут могла, вот тут, там могла пролететь, возле шеи, в затылок. Тех поразили, а я остался. А сколько таких случаев. Вёл караул на смену. Караульное помещение в подземелье. Пошёл дождь, размыло там земельные приступки, всё стало скользко. Темнота абсолютная. Вылез сам, командую: «Вылазьте!» Но вот двое вылезли, третий не может вылезти. Подаю ему руку: «Давай руку!» А он мне в это время штыком сюда. Он прыгает, скачет, а винтовка-то, с собой штык, прямо вот сюда и поразил там, а я думаю, в глаз. Он мог бы этим штыком, если бы чуть-чуть побольше прыгнул, всё, и дальше хорош. А таких случаев». И.Л.: «Вот что значит защита Господня. Значит, ждёт чего-то ещё Господь». А.У.: «Ещё чего-то ждёт». И.Л.: «Конечно, больше, чем ваш отец говорит, никто этого уже не скажет и прошу вас простить меня, что тут говорю сверх этого, тоже всё через край переливается. Но хотелось к каждому сейчас возвысить голос любви: «Опомнитесь!» А.У.: «Главное, опомниться надо, что нас всех ожидает участь Мишина. Мы можем так же подвергнуться этой участи. Апостол Пётр говорит: Ангелы были, вон какие, превосходные, куда превосходнее нас. Не пощадил. Грех сделали – не пощадил их. Мир допотопный сделал грех пред Богом в развращении – и тех не пощадил. Содом и Гоморра и окрестные пять городов не пощадил Господь. И думаете, нас пощадит? Как Ирод сделал, что пришли воины, кровь богомольцев с кровью жертвенных животных смешали, и говорит, что если не покаетесь – все погибните. Вот это нас как раз касается. «Если не покаетесь…» Ходите и думайте об этой фразе: «Не покаетесь – все погибнете».

И.Л.: «Так же», - говорит, - «так же», - добавляет. У вас на столе газета, вы не читали «Известия»? Там написано слово «убийство» и дальше? Я сейчас садился и успел прочитать. В Мадриде девять адвокатов в одной комнате, и вдруг забегают террористы и девятерых с автоматов посекли – пятеро насмерть, остальные ранены… Адвокаты, сами судили других и вдруг в этот же момент – на Суд Божий. Адвокаты. И как специально в коммунистическое отделение, которое Бога не признаёт. Я вспоминаю Альдо Море, вы читали о нём? 6 охранников у него, едет в городе? Председатель Совета министров, как Косыгин в Советском Союзе. В Италии дело происходит. Сзади едет машина с охранниками, рядом с ним едет, центральные улицы города. Нигде никого нет посторонних, все свои, тишина, тут идут стюарды (у них не стюардессы, а мужчины). И вдруг поднимаются плащи и у всех автоматы. Строчат. Вся охрана перебита. Его вырывают из машины в неизвестном направлении. Вся полиция всей страны, Интерпол подключен, и нигде не могут найти. 50 с лишним дней ищут, они требуют выкупа за него. И наконец изрешетили его и сказали: «Заберите». В багажнике машины лежит, завёрнутое в простыни тело. И фотографируют. Последний его снимок, живой, когда он смотрит. Глаза, полные печали. Вчера ты был председатель, сейчас сидит в какой-то исподней рубашке. Ну ладно, он Бога знал, всё-таки не внезапная кончина. Ясно, он понимал, что уже не выйдет. Они за него потребовали, может, 76 человек освободить. Ясно, что государство не может идти на это, пусть один погибнет, но чтобы они впредь этого не делали. А то каждый раз будут хватать и требовать и всех бандитов мы должны освобождать? Когда читаешь, как-то к себе примеряешь маленько, думаю, а вот если бы я там оказался! Жуткое дело. Над ним происходит там подпольный суд: тебе выносим смертный приговор, в обмен за тебя ничего не дали. И он понимает, прощается. И началось с чего? Утром простился, пошёл, всё по-хорошему, и вдруг всё и навсегда. Ни кресло его, ни секретари его не дождались. «У меня охрана», не то что один, а ведь охрана президента, премьер-министра, она не так тренирована, как Миша, и вдруг всё кончено. Причём здесь тренированы, пуля всё равно сильнее. И вот душа предстаёт пред Богом. И даётся людям на том свете видеть, что делается здесь, на Земле. Быть может, и ему дано слышать, что мы сейчас рассуждаем. Мне вспоминается, как в Апокалипсисе написано, когда души святых вопиют: Откр.6:10 – «доколе, Владыка Святой и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?» Значит, они знают, что не отомщено, что суда ещё тут нет. И им отвечает Господь, чтобы успокоились». А.У.: «В братьях своих ничего святого не увидел после смерти Миша». И.Л.: «Мало того, душа Самуила даже могла пророчествовать и сказала Саулу, что завтра будете вы со мною. Знал, что в будущем будет. И, быть может, наши родственники, тоже знают, что здесь. Молитва как-то всё равно какой-то отголосок даёт. Другой раз думаешь: «Молиться нельзя, но, Господи, прости – святые и так молились: «Да не будет моя молитва в грех». Даже так молились. Вот читаешь молитву Макария, и Филарет Московский об этом говорит, даже об этом заботились: «Чего просить, - говорит, - не знаю, да будет воля Твоя».

А.У.: «Вот и я так же сейчас в таком состоянии: да не будет молитва моя в грех. Иду, плачу, льются слёзы, и наедине с Богом говорю: «Господи, ведь глуп он, он глуп. Прости нашу глупость. Значит, глуп, выходит, и я. Нашу глупость прости, помилуй его». И опять нет моей молитвы. Что моя молитва? Она мрачная, молитва моя, а не Пресвятой Богородицы. «Пусть благость Твоя послужит этому и молитвы всех святых» – вот иду, плачу и молюсь. А они думают, что вот видишь, как хорошо, как пышно Мишу провожали, какая была торжественная панихида».

И.Л.: «А кажется, не всё это ещё?» А.У.: «Ещё не всё. Это не всё. Меня мучает вот сейчас то, что знал бы я определённо, что моя молитва угодна Господу, я бы молился».

И.Л.: «Но вот за них-то, за живых, вы точно знаете, что угодно, значит тут надобно особенно усилить теперь и его не забывать».

А.У.: «Я вот так, когда они от меня отлучаются, тогда за них молюсь, а когда они со мной, то молись вместе со мной. Я молюсь и ты молись со мной, не стой так бездельно. А то стоишь бездельно, а молитвы совсем и нет. Два часа простоим, а молитвы хоть бы на чайную ложку – её и нет. Стою и чувствую, что они сзади меня стоят и не молятся. Повернусь к ним: «Вы не молитесь!» Чувствую, есть внутри такое чувство. «Молитесь, молитесь!». Посмотрю на лицо, а оно рассеянное, его же видно сразу, скажу: «Ты не молишься. Молись, не трать это время дорогое попусту, хоть сейчас возносись умом своим и сердцем своим к Господу». Ничего они этого не понимают». И.Л.: «Вот вы дома когда молились, у вас всё-таки в этот момент чувства было побольше?» А.У.: «О нём-то? И.Л.: «Да. Вгорячах-то тут, наверное, коснулось тех? И мы должны Бога благодарить, что всё это служит нам ко благу. Трудно благодарить, а Иов как сказал? «Бог дал, – мужайся, отец, – Бог дал, Бог и взял». Что можно сказать? И вам, друзья, это ещё раз наставление Господь даёт, потому что не всегда так будет, чтобы вот так мы могли сидеть. Быть может, завтра всех до одного заберут и в Израиль сунут на всеобщую всемирную мясорубку. Может быть?»

А.Ус.: «Она и здесь будет мясорубка – с Китаем. Я им об этом часто говорю. Когда мы будем умирать, - а у нас шансы к смерти с двух сторон, - это со стороны Китая и со стороны Израиля».

И.Л.: «От вне смуты и внутри. И вот заметил я, что когда вот такие опасности, горе. Если бы было тихо, как раньше, можно выходить, сидеть на лавочке, рядом дети играли, мы бы ведь ещё хуже Бога вспоминали. Когда мы идём дорогой, то хотя иногда в темноте крестимся, а то бы и днём не стали креститься. У нас убили одну, Шабанову, и неизвестно, сколько ран нанесли ей, а сын у неё - сотрудник милиции, в школе милиции учится. Милицией переполнили все подъезды, страшно сколько, но по сей день никого нет. Зато те, которые рядом, железнодорожники, все ходили, крестное знамение творили. И свободно о Боге я начал говорить, и один спрашивает: «Как ночью у вас?» Говорю: «Надейся на Бога». – «Да и так уж иду, крещусь». Они знают, что я верующий. Каждый: «Матушка, Пресвятая Богородица…» - да всё перекрещу». Смотри, сколько пользы было через это? Какой плач, какой стон это вызвало? Отошло, заглохло, и опять тишина. А.Ус.: «В истории человеческой так всегда и бывало. Господь посетит скорбью, значит, вроде как и написано. Пс.77:34 – «Когда Он убивал их, они искали Его и обращались, и с раннего утра прибегали к Богу». Молились утром к Нему, когда беда была, а как, значит, прошло это дело, так опять за своё».

И.Л.: «Помоги вам, Господь Бог, всё перенести, извлечь должный урок. Вот так и нас Господь через это посетил, потому что всё это не чуждо нам, мы все люди, завтра, может быть, о нас так же будут говорить. Давайте тогда при жизни друг о друге вспоминать в молитвах, чтобы всё было хорошо. Когда утром будете становиться на молитву, поминайте нас грешных, а мы вас. Нам-то даже письма написать вам не очень хочется. Думаю, пишу другой раз, отец с матерью прочитают, а ребятишки? Да не нуждаются они этим, говорю Надежде – жене, ты, наверное, зря бумагу потратишь только. Вот мысли такие у меня грешного. Надя старается, думает, что Господь всё равно найдёт, коснётся».

А.У.: «Господь-то нас ищет таких, чтобы мы сами Его искали, тогда Он нас находит. Мы Его не ищем, но когда обращаемся, тогда и Он к нам». И.Л.: «А малышей как это известие коснулось?» А.У.: «Так я что-то не заметил…»

И.Л.: «Ну нет, сердечко детское, его сильно это касается. Петя, когда ты услышал, то как ты почувствовал себя? Сильно жалко братку? Ты вот понимаешь, почему он там оказался? Он мог бы не там быть. Если бы напали хулиганы в семье, и он стал заступаться за вас, тогда совсем другое дело. И товарищей этих не было бы. Представляем мы, что в рай человека протолкнуть хочется, всё это верно. Но вот сейчас узнали бы, что рай из одних Мишей да из товарищей его, которые остались, и мне бы сказали: «Живи с ними, вот это твоё царство – ни умирать, ни стареть, на этом и остановишься». Я бы сказал: «Не надо мне Царства такого, Господи! Не надо! Не хочу я с ними быть! Я согласен где угодно, в одиночной камере быть, но не с ними. А мы в рай их таких толкаем. Но если они без изменения, как говорит Златоуст, что за гробом нет покаяния, и они такие там будут, то не надо мне этого царства, я отказываюсь о него. Зачем оно мне, когда даже рядом с соседом не могу жить, он каждый день колотит жену, покою не даёт, спать не даёт, их лупит, кровь проливается, выйдешь, у нас в коридоре кровь. Бился, бился, пошёл задавился. Дети его такие же теперь. В нашем подъезде только три мертвеца. Три хозяина: двое задавились, а одного пьяного задавили трактором. Это я только свой подъезд беру, три квартиры, и другого-то ничего нет. А остальное - все уже в заключениях отсидели, каждый день драки, и причина одна – люди оставили Господа. Иер.17:13 – «все, оставляющие Тебя, посрамятся. «Отступающие от Меня будут написаны на прахе, потому что оставили Господа, источник воды живой»». А.У.: «Лишили себя Божьей благодати». И.Л.: «А «Живые помощи» говорят как: сколь вокруг тебя будет одесную (справа)?» А.У.: «Тысячи». И.Л.: «И тьма, десять тысяч». А.У.: «Десять тысяч одесную тебя». И.Л.: «А Господь говорит: Мф.26:53 – «или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?» Неужели, Господи, ни одного Ангела не мог Ты послать сюда? Не нам вопросы задавать, нам нужно только смириться теперь и не возроптать. Вернуть Мишу мы не вернём, а поразмыслить можем: чтобы отец правильный для себя вывод сделал, мать, братья все, сёстры. Но если этим путём будем идти, сколько будет ещё печали здесь для всех? А как бы не случилось так, что Господь скажет на Суде: «Я допустил сие, и Я силен решить его судьбу в дальнейшем, но для вас, чтобы было это, чтобы вы научились. А вы это не взяли для себя». Как тогда это будет?»

А.У.: Иер.16:12 – «А вы поступаете еще хуже отцов ваших и живете каждый по упорству злого сердца своего, чтобы не слушать Меня». Значит, выходит, скорби, которые выражаются в виде болезней. Вот такого вида скорбь – это всё от Господа посылаемо для обращения, чтобы мы обратились, это сигнал нам: смотрите! И в Евангелие смотрим: «а коли не покаетесь, все так же погибнете». Специально я тут Евангелия положил, они могли бы на полке лежать, а вот если есть хоть минута, сел за стол, открой, стих один прочитай, главу прочитай. Ну со стиха, конечно, ты ещё не сосредоточишься. Главу одну прочитай любого Евангелиста и чуть-чуть поразмысли, закрой и ходи тогда с этой мыслью. А ведь никто из вас так и не изменился».

И.Л.: «А я встречал в семье такое: дети вот такие маленькие, подходит, открывает и другим кричит, по именам называет: идите, я 11-ю главу буду читать, посмотрите, как Господь говорит. И рассуждают дети, а родителей совсем нет. Мне пришлось стоять в дверях и видеть такое. Боже мой, думаешь, даёт Господь такое счастье. У вас же, если не заставлять молиться, то подумаешь, что если отца не будет, то считай, последний раз за стол молились. Редко-редко какой в страхе Божием живёт. Может быть, когда уж нагрянут разбойники, кто-то и перекрестится. Где-то вот подобный случай такой, очень для нас он надолго запечатлеется. Хотя бы в мыслях теперь повторяйте: Господи, помоги нам быть более ревностными и оказаться в небесах. Тот человек своё отмщение получил. Ну, а нам-то что от этого? Хоть их всех десятерых расстреляй, какая нам польза? Наша душа-то пока живая. Через это, может быть, нам показано, что помощь человеческая суетна, хотя день и ночь тренируйся, а сзади-то ты всё равно не увидишь, кто подойдёт. Любой камень упадёт с неба – и разбился». А.У.: «Видишь, что там столько было гордости, он себя считал непобедимым и он способен дать отпор даже нескольким нападающим на него. У него такие приёмы. Я говорю: «Чем ты увлечён? Ты увлечён прямо-таки смертоносным понятием. Уж не сильным ли был Голиаф? И был сокрушён семнадцатилетним мальчишкой, который потом, когда Голиаф лежит, есть рисунок, он ему отсекает мечом голову, так он ему по грудь. Голиаф лежит, а Давид стоит, так он ему по грудь был лежачий. Понимаете, какой исполин был? И вот этот исполин свалился сразу, мальчишка его свалил. Так не хвались ты ничем – ни силою, ни ловкостью, ни умением. Божьим промыслом хвались в себе».

И.Л.: «Если бы подобное не случилось, то среди товарищей он бы ещё больший вес имел, они бы ещё больше за ним гонялись: там драка, давайте его опять туда. Ты знаешь приёмы разные, как он знает? А гордость ещё больше распирала. А тренироваться всё время надо, где-то искать, искусственно надо создавать такую обстановку. Вот сейчас читаешь про Израиль, Израилю эта обстановка нужна. Где сроду его не трогают, а он с межарабскими силами, силами ООН и со всеми хватается. Пришло время. Буквально места ни одного нет, гуда бы они не сунулись. Читаешь про Никарагуа - израильские бомбы; шаха спихивают - Израиль. Пришло время. Сатанинские силы должны показаться по всему миру. Сколько об этом сейчас пишут. Допустим, 10 миллионов масонов и 150 миллионов болванов в Америке. И что начато, и что кончается – это только идёт репетиция для того, чтобы весь золотой запас выкачать в Израиль, в швейцарские банки. И вся эта гонка, взаимные угрозы и то, что идёт Китай – одни и те же ниточки дёргают. Теперь пишут, что Гамаль абдель Насер умер, а ему втирания, мази делал еврей, с примесью ядов всё делал. И он же натирал теперешнего Анвара Садата, но ему, он говорит, не примешивал, они на него имели замысел. Прямо пишут в газете «За рубежом», официально. Лучший советник у Мао-дзе-Дуна кто был, слышали? Из евреев. А люди-то на полном серьёзе думают: они дерутся, надо кричать лозунги… А они выйдут, в кулуарах целуются и обнимаются. Натравили, и теперь холопы дерутся. Сатана говорит: люди думают, что если крест нацепил, значит, к Богу приблизится, а я не этого боюсь. Я боюсь, когда люди между собой мирно живут. Иоан.13:35 – «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою». Этот крест как раз и напоминает мне о любви, а я-то думал, что им прикрылся и могу идти на любой разбой с крестом. А сейчас все носят кресты, видели?»

А.У.: «У них это, знаешь, символ чего, ношение креста? Это же взялось из мира блатных. Как Христос был чист от греха, так их руки чисты от работы, они никогда ещё не работали, и вот носят крест, ну, конечно, не такой, а просто крестик любой. Крест – символ чистоты их, что они никогда ещё не трудились». И.Л.: «...а ещё с бритвами ходят». А.У.: «А вот бритва – я не знаю, символ чего». И.Л.: «А я думаю так: это всё сделал дьявол ради насмешки. Горло чем режется? Бритвой. И мы показываем, что вы самоубийцы и убийцы, так вот носите эту эмблему на себе».

А.Ус.: «Я на многих видел, и девушки носят». И.Л.: «Куда дурнее! Раньше осмеяли бы, а сейчас носят». А.У.: «Как-нибудь надо одному из них задать вопрос, мол, что это значит?»

И.Л.: «Не отвечают они, сколько я ни спрашивал. Да все так говорят: модно. Я говорю: сатана посмеялся, а ты говоришь «модно». Ты даже не понимаешь, кто тебе моду эту дал».

А.У.: «Они не знают, откуда эта мода берётся. У меня за последнее время, Игнаша, стало страшное нежелание одеваться хотя бы чисто. Вот как есть так есть, чтобы меня за одежду не похвалили нигде и ни в чём. Вот как есть, так есть. Тоня меня пихает: «Одень костюм…» Зачем? Вот, чтобы у меня костюм был изнутри, это очень важно. А это совсем не важно, совсем не люблю я вот эти вот. Да, ужасно… » (вздыхает). И.Л.: «Ну вот Володе скажите несколько слов о том, что есть, как ему это всё воспринять, потому что он слышит лично ваш голос».

А.У.: «Володе? Ты пошлёшь ему плёнку?» И.Л.: «Да, это самое лучшее будет для него». А.У.: «Ну как и остальным членам моей семьи я ему могу только одно советовать: пусть он вот этот вопиющий случай возьмёт себе за урок, не забывает Господа ни на каком шаге своей жизни. И пусть этот случай он примет с такой же скорбью, как я, и скорбит не о теле Мишином, а о душе. Вот всё, что я могу ему посоветовать». И.Л.: «Несколько слов ещё для Володи. (к брату Феде). Как у тебя сейчас на сердце расположение от Господа, и ему передай это». А.У.: «Как ты прочувствовал Мишину кончину, ты вот вырази, что, мол, Володя, я, узнав о таком случае, вот так чувствовал себя, как чувствую теперь, какие у меня чаяния, и точка зрения изменилась, не изменилась, вот это скажи, ему очень будет приятно».

Федя Ус.: «Конечно, мне жалко Мишу, что он без покаяния погиб». А.У.: «Это главное, о чём мы должны жалеть». И.Л.: «Как ты услышал, потому что дальше время уйдёт, всё забудется. Сейчас, когда работаешь, как тебе всё это вспоминается. Время, когда вы были вместе, может быть, не так надо было его проводить, и что подводило к этому, как ты думаешь, с чего оно начиналось? Если бы теперь назад вернуться дана была такая возможность, а для нас она дана, рассуждая о нём, мы для себя как бы стараемся нечто лучшее избрать». Федя: «Конечно, если была бы такая возможность, сейчас у нас был бы другой образ жизни». А.У.: «Сам для себя какой-нибудь вывод сделал? Ошибки Мишины как исправить?» И.Л.: «Ты товарищей его видел, когда они приходили сюда?» Ребёнок: «Видел».

И.Л.: «Вот даже только видеть этих товарищей, и ничего больше не надо говорить, и то это уже ужасно, что они называются твоими товарищами. Эти товарищи в первый день выпили и забыли его. Они опять ищут, где выпить». А.У.: «Жизнь протекала среди друзей своих, и вот эти друзья его и свели к такому роковому ужасу – смерть его постигла не случайно, а только через его гордость. Вот я хотел, чтобы не только Вова и вся бы наша семья, и всякий видящий это, извлёк себе из беды урок. Побольше бы думать нужно о душе своей, но не о теле. Всё то, что в теле и на теле, всё есть тлен, как говорит Сковорода, а всё, что внутри – вот это есть человек. Этот внутренний человек Миши был как бы заглушён, а теперь мы бессильно жалеем, но повернуть не можем. Думаем, что Господь нашей семье дал эту скорбь для того, чтобы мы, остальные, маленько бы встряхнулись, опомнились, повернулись, сняли бы вот эту пелену с глаз, которая затмила наши глаза, эти мирские сласти. От мирских сластей приходит на душу и гибель. Вот это очень важно».

И.Л.: «И то, что сейчас говорите, что на сердце, это как предчувствие чего-то? А.У.: «Так вот, у мамы было предчувствие перед его погибелью, что что-то у нас случится, а у меня стало предчувствие после того, как похоронили. Ещё что-то такое жду, неприятное что-то, а не могу сказать. Вот такое дело».

И.Л.: «Помоги вам, Господи, и Володе». А.У.: «Ну, спаси, Христос, конечно, за пожелания, посещение, за сочувствие. Дай нам, Господи, крепости, и вы тоже молитесь о нас, чтобы Господь помог нам перенести всё это. Если мы здесь сроднились только плотью и то как жалеем друг друга, а если души будут единомысленны, если души будут единые, то как будут жалеть о погибели одной души все остальные души праведных. И Ангелы жалеют, и мы будем жалеть. Но как бы всё это хорошо сердцем понять, всё это правильно понять, в соответствии с этим иметь это, как светоч в жизни». И.Л.: «Скажи немножко для Володи, что у тебя есть. Меня интересует особенно, что увидели в этом случае? Если бы время настраивали на ту мысль, чтобы повернуть время назад, как будто ты сегодня встретился за три дня до этого момента, как бы ты стал разговаривать с Мишей?»

Серёжа Ус.: «Если бы он знал это, конечно бы, он не пошёл на то. Сказал бы, предупредил. Вообще, чтобы ну хоть в церковь поехал, образумился».И.Л.: «Сейчас Миши нет, а Серёжа есть. Серёжа образумился? Всё-таки более близка нам временность этой жизни, она нам показана: был он, тёплый, движущийся, а вот восковой, холодный, неподвижный и мы сами своими руками дорогое для нас должны отдать земле. Какая скорбь! Люди посторонние побыли на похоронах, ушли и всё, но он-то с нами, ещё голос его звучит… Что тебе больше всего вспоминается о Мише?»

Серёжа: «Больше всего в последнее время думал… вспоминается…». И.Л.: «Может, какие слова он говорил?» А.У.: «Я вот что, Игнаша, думаю. Миша вёл такой образ жизни, что он после себя духовного воспоминания положительного не оставил. Увы, но это так. И вот сейчас они почему и не могут ничего сказать, потому что ничего там не было духовного – пустой образ жизни проходил. И беда в том, что не слушал никого. Наставления-то вот эти, хоть ты приезжал, хоть другие приходили, Андрей Федотыч, сколько делали наставлений о правильном образе жизни, и как-то всё это прошло стороной. Вот поэтому сейчас они как бы в тупике. Они видели в нём пустую жизнь, но выразить не могут. А она на самом деле была – пустая жизнь, ничего она ему не сулила. И плод этой жизни его мы получаем – роковую смерть».

И.Л.: «У меня есть брат, который в петле был, и я сказал: «Собаке подобная будет и смерть. И в пьяном виде умрёт отец, меня не зовите, я не поеду даже, потому что я говорил, они не желали слышать. Что же я поеду позориться? Закопайте их. Если помочь вам, оставшимся нужно, тогда я приеду, а на похороны даже и не зовите. Вот и всё. Как хотите меня судите, но я нигде не вижу того, чтобы святые ходили по поминкам тех, которые отвергали Бога и которые хулили Его делами своими день и ночь, которые в пьяном виде умирали. Но чтобы с нами подобного не было, я должен позаботиться. Для себя даже из дурных его товарищей сегодня никто бы не пожелал такой кончины. Дела-то подталкивают к такому концу, и иным он быть не может, может только ещё худшим быть. Даже спросил: крест на нём хотя бы был, нет? Хотя это, может, ни о чём и не говорит – и этого припомнить никто не может: «А кто его знает…»

Серёжа: «Федька говорит: видел он его, в лес когда первый раз ездили они, утром на нём, говорит, был крест. И вот мальчишки, что с ним были, тоже говорят: вначале на нём был крест».

И.Л.: «Так он о нём не помнил сам-то». А.У.: «Он о нём не помнил. Он совсем забыл, что на нём крест. И он с печатью Господа нашего Иисуса Христа шёл делать преступление. В заповедях Божиих Господь говорит: в правую щеку ударят, подставляй и левую – признак смирения. А вот этого смирения там как раз и не было. Не было там нисколько смирения. Вот в силу этого, когда в нас нет смирения, когда мы горды, когда мы надменны, когда мы нерадивы о всём святом, тогда Господь нас посещает внезапной смертью. Избави нас, Господи, всех остальных».

И.Л.: «Спаси вас, Христос, перенесите всё и сделаем правильные выводы». А.У.: «Помоги нам, Господи». И.Л.: «А мой вам наказ, если бы я имел это право сказать: заключите крепкий завет с Господом и друг с другом. Друг о друге чтобы молиться, помнили Володю и он вас всегда в молитвах вспоминал. И долго ли там? Вот забежал давеча, открыл прочитать несколько мест Писания: «А ну-ка, идите, братья, сюда, посмотрите, как Господь научает нас». В конце концов мы всё равно предстанем пред Судьёю. Раз всё равно я смертен, то надо себя к этому и подготавливать с самого рождения. Это, кажется, такая простая теорема, что смертны мы все, только один умрёт – с крыши упадёт, а на другого крыша упадёт – вот и вся разница».

Долгова Анна: «В понедельник к нам приехал Серёжа. Здесь как раз Аня была. Ну, конечно, для нас это было большим ударом». И.Л.: «Аня была здесь? Она до этого тоже не знала? И как она среагировала?» Д.А.: «Она тоже не знала. Сразу в слёзы: «А я-то была на работе. С работы пришла, и Надюшка мне боится говорить, а потом: «Мама, у нас ведь горе такое большое», - ну и сказала про Мишу. Я говорю: «Вот если бы пошёл в субботу в церковь, значит, ничего бы с ним не было». Александр Иванович узнал только в воскресенье. В понедельник мы узнали, сказали, что во вторник в три часа хоронить. Ну мы поехали во вторник. Вот так и узнали» И.Л.: «А ты когда узнал?»

Вова Долгов: «Я пришёл из института, на подготовительные курсы ходил, мне мама сказала. Я сперва (сначала) даже не поверил, что Миши уже нет. Себе даже представить не смог, что...».

И.Л.: «Если судить по Мише, можно, наверное, судить и о тебе, если можно назвать другом?» В.Д.: «Ну как? Когда они приезжали сюда, мы всё время вместе были…». И.Л.: «Ты как думаешь, его духовное состояние намного было хуже или лучше твоего или вы одинаковые, одним миром мазаны? Ты сам-то как судишь?.. Вчера я слушал передачу, что обязательно нужно иметь такого друга, который знает больше тебя, опытнее в жизни, подскажет, не бросит. Раз друг, всеми этими качествами он должен обладать. В чём-то ты видел его превосходство над собой? Стремления его какие? О чём он, кроме выпивки и девочек ещё разговаривал с тобой?» В.Д.: «Ну вообще, когда к нам приезжал по субботам по весне, мы передачу послушаем, так это его как-то интересовало всё. Он говорил: надо магнитофон купить, переписать все эти записи. Нравилось ему слушать это, вникал».

И.Л.: «А после того как уходил, ты знал, что всё это из него тут же вываливалось, ничего не оставалось, что он жил полностью мирской жизнью?» А.У.: «Ну вообще-то да. Я у них уже давно не бывал, вот приехал, он всё так…». И.Л.: «Ты говорил: «Я даже не поверил как-то». Действительно трудно поверить, и я не поверил. Но ведь ту жизнь, которой он жил, я совсем не знал. Но как узнали, какой он жизнью жил, так другого совсем нельзя было ждать. То есть нужно удивляться, почему этого раньше не случилось. А ты если всё знал, почему ты вовремя не плакал и не кричал перед ним, что это гибель, это смерть. Ты ведь ему это ни разу не сказал». В.Д.: «Да нет, вообще-то».

А.Д.: «Он в понедельник нам сообщил». И.Л.: «Ну и что он говорил?» Д. А.: «Он говорил, что Миша плохо себя ведёт, по три ночи домой не ходит, с матерью огрызается, на ребятишек… Про ребятишек уже Ольга рассказывала: маленькие там Петюньчик с Витюньчиком у него как рабы всё равно. Сам ничего не делает, а только их туда-сюда гоняет: ему то сделай, ему другое сделай. Ну погоревали, конечно, но… Это он в субботу сказал, в воскресенье… В понедельник уже узнали».

И.Л.: «Если ты малину здесь посадила, то малина растёт, а полынь бы посеяла, могла бы ты с ведром прийти за малиной?»

Д. А.: «Конечно, нет». И.Л.: «Так, а чего же мы ещё-то ждём? Бог Господь нам показывает, что есть возмездие за грех – смерть. Это для каждого из нас вывод прямо сегодня надо делать. Вова, я специально хотел видеть тебя, поговорить, узнать твоё отношение к нему. Ты ведь нисколько не дальше, если ты только ещё всё время дома ночуешь – это ни о чём не говорит. Бог смотрит не на то, где мы ночуем. Апостол Павел дома совсем не ночевал и был Апостолом. Иаков спал в поле, и камень подложил под голову, и видел лестницу на Небо. Мы можем спать дома на подушке и мерещится только то, когда бы выскользнуть из дома и подольше не прийти, грешных товарищей и бутылочки найти. Ведь это Бог говорит прямо: если не покаетесь, все так же погибнете, читал? Это Иисус Христос сказал так. Так вот, это предупреждение – это и есть громкий, пронзительный звон всем нам». Д. А.: «Правильно». И.Л.: «Значит, мы ничем не лучше Миши. Нисколько. Я на себя посмотрел и вижу, что нисколько не лучше, пока не услышал о Христе. Про теперешнее – Бог – Судья, не знаю, трудно теперь судить, но тогда так же огорчал мать и уезжал из дома. Бог помиловал. Здесь Господь остановил безумие для научения других. Твой с тобой ещё сидит рядом, а меч занесён точно так же. Первый раз тебя змея ужалила в позвоночник? Крепко ужалила?» В.Д.: «Ну вообще-то так…». И.Л.: «Вообще-то так и есть, чувствуется маленько».

Д. А.: «Знаешь, когда так вот случилось с Мишей я и говорю: «Это уже непоправимо. У меня с сыном случилось когда, это поправимо, и даже ещё бы хуже, если бы не умер, и это поправимо, что может обратиться человек. А уже здесь ничего не сделаешь…». И.Л: «Всё! Мы можем себя только утешать, что помолиться: «раб Твой…» А рабом Господним он не был ни одного дня. Ни одного! Никогда! Господи, прости нас за эту ложь, может быть, можно помиловать? Надежды никакой, но я всё-таки помолюсь. От чего? От скорбящего сердца. Жутко и страшно подумать, что он навеки уже в огне горит». Д. А.: «Ой, ужас прямо!»И.Л.: «Бесконечно, навсегда дверь закрылась. Всё! С телом тут возитесь, исследуйте, решайте, с какой стороны нож вошёл… Разницы никакой нет, самое главное – душа вышла из тела. Сегодня он, а завтра я с чем предстану? А ты когда услышала?»

Девочка: «Пришёл брат Серёжа, сказал, и они дома были».

И.Л.: «Коснулось тебя это? Не ожидала? Чему научилась, скажи?» Девочка: «Коснулось. Не ожидала. Чтобы не жить по-мирскому». И.Л.: «В твоей жизни всё не по-мирскому идёт или есть по-мирскому?» Девочка: «Есть».

И.Л.: «А ты знаешь, что написано у Апостола Павла: Рим.8:7 – «плотские помышления суть вражда против Бога». Одеться по-мирски, платья укоротить, все свои мысли – это гордость житейская. Миша погиб только от гордости. Гордость проявляется в разных видах. Иногда сильно закамуфлированно, не сразу узнаешь. Одеть что-то надо покрасивее, как бы обо мне товарки плохо не подумали, чтобы не узнали, что какая-то ты там баптистка или сектантка или кто там… И вот Господь говорит: Мрк.8:38 – «Ибо кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами». Представим себе Судный День - Господь, Ангелы, Суд… И Господь постыдится, так же точно отвернётся от нас. Что мы тогда скажем? Вслед за этим Александр Иванович говорит, он ожидает другой беды. Его предчувствие говорит, что эта беда не кончилась ещё. Это даром никак не может пройти, если мы не изменимся. Если останемся те же самые, так это не пройдёт. Это даже можешь и не переспрашивать, достаточно Евангелия начать читать. Змий начал жалить совсем близко. Помнишь, как у Златоуста? В руку, в ногу, наконец к сердцу ближе, а мы всё… Змей-то нам золотники даёт хорошие. С сегодняшнего хотя бы дня надо собраться, ещё раз всё перетрясти, пересмотреть, открыть уста и из обеих колодцев начинать вычерпывать воду. Умеем мы это делать? Открыть глаза, говорит, «слёзный дар принесу пред Богом». А ведь наша молитва иной раз сухая трескотня, как сорока прострекотала и всё – быстро умеем молиться, много… А когда до дела доходит, то пустота одна». Д. А.: «Правильно». И.Л.: «Все эти твои друзья-товарищи, а их у Миши было очень много, отец рассказывает, всю улицу запрудили. Ты видела?» Д.А.: «Ой, что ты… Там было столько… Я ещё не видела такого скопления, столько было ребят, наверное, из всего Искитима, и девчат. Так хоронили, столько долго несли его на руках, всё менялись, менялись, просто сами пожелали, что друга будем до самого… по всей Советской хотели нести, а Александр Иванович не разрешил: «Нет, нельзя, а то из ГАИ нам запретят».

И.Л.: «Мысль-то та, что это последняя честь, которую человек заслужил здесь. Что-то доброе находилось, вот это доброе Бог отдаёт в жизни, у Бога ведь так. Если человек праведно жил и где-то согрешил, Бог и даёт кончину такую, и как попало похоронят, чтобы там уже плохого ничего ему не досталось. А это здесь всё отдаёт: бери всё доброе, остатки твои. Это же всё гордость наша. Какие товарищи? Это - демонические силы собрались со всего города. С ними встреться где можно? Люди, не знающие Бога. Если бы сейчас земля внезапно разверзлась, где бы эти люди оказались? Пропасть ада, это сам ад восстал – и они пришли. По-человечески да, они похоронили, они думали сделать добро. Но кто из них сказал: «Прости, Господи, мою душу грешную. Господи, я повинен, я толкал его к этому месту»? Если бы у гроба было покаяние, люди раскаялись, припомнили, как он говорил им о Христе, кому-то он дал Библию! Ах, сколько было бы радости на небесах об одном грешнике кающемся! А здесь: «Ну подождите, мы отомстим!» Товарищи. Он же заступался за них. А сами пришли все нетрезвые. Бог дал нам многое услышать. Конечно, и спрос будет такой. Вчера иначе было бы, а сегодня совсем по-другому. Помолились». Д.А.: «Ну, панихида. Помолиться…». И.Л.: «Ну это неплохо, конечно, только говорить о том, что это умер христианин, никто не может».

Андрей Феодотович Долгов: «Мы должны были сделать вывод всё-таки, кого хоронят? Или праведника, который был послушный отцу, и мы бы смело могли сказать: «Твой есть, спаси мя» - или как стояли, Вова, вместе ведь молились, Александр Иванович говорит: «послужившего всем сердцем» - и чуть не со слезами сказал: «Увы, не так». Молиться, кажется, охота о такой душе. Мы с Александром Ивановичем много беседовали, отдельно беседовали, ну что ж на соблазн говорить. Здесь говорить о праведнике только с радостью: в скорбях прошёл путь, но соединился с Богом. Или, кажется, вот хочется, чтобы теперь бы он как к Богу был. Александр Иванович – отец, молодец, он это откровенно говорит: непослушной был, деньги не давал, пропивал, друзей имел худых. Вместо воскресной службы пошёл куда-то с товарищами. Стопы пошли в другое место. Я, конечно, своё слово сказал Александру Ив.: «Хорошо, если бы ты мужественно поступил и не молился о нём». Я так сказал. Когда он был убит, я просто поинтересовался, а как же поступит сейчас Александр Иванович, когда мы о других очень часто рассуждаем с ним же: «Зачем же батюшка берётся таких отпевать?» Но только я там сказал: «Батюшка берётся отпевать, потому что он Писания не знает». (К женщине) И точно так был отпет твоей мамы сын Матфей. В то время я Писания не знал, я бы сам сказал: отче, не надо отпевать, надо плакать всем, может быть, надо бы говорить и другим, что эта душа погибла навеки вечные. Вот что надо делать, а не веселиться, не отпевать. Радоваться можно отпевать того, кто идёт к Богу, а не в ад. И я когда-то спросил по неграмотности он говорит: «Отпою». И отпели. Богохульника и распутника отпели. И так же Александр Иванович сказал: «Что знаете по службе, молитесь о нём». Так знать многое, Александр Иванович, знаем, всю службу знаем. Всю службу, значит? Пока смалодушествовал. А при ней, при тебе сказал остальным: «С вами, если так же в вашей жизни будет, ни об одном молиться не буду», - если он слово своё сдержит, конечно. Молодец будет. Но нужно было на первом показать, на Мише, это бы было гораздо назидательнее. Но он немножко смалодушествовал или много ли смалодушествовал? Я думаю, много. И очень, уж очень жаль.

А.У.: «Ну вот я понял, я, конечно, во многом виноват. Может быть, неправильно мы их и родили, может быть, неправильно и воспитали, и много неправильностей, но вот дело ещё в чём. Тогда, когда мы с тобой ни в одну сторону вот эту колесницу-то тянем, когда мы не одно и то же с них требуем, так когда мы не в одно и то же время над ними строжимся и ни в одно и то же время их ласкаем. Их ведь и ласкать нужно, ведь мы с тобой мать и отец, мы должны с тобой в одной упряжке и строго в одном направлении везти. Но не могу ж я приспосабливаться».

Жена Тоня: «Я не знаю, ну почему ты так говоришь? А когда я против, что ли, шла? Я всегда его это… Почему ты так говоришь на меня?» А.У.: «Вот когда он меня здесь бил по рукам… »

Тоня: «Он вообще отталкивался, и я его оттягивала, чтобы не было этой драки…». А.Ус.: «Ты мне тут очень много высказывала того, что я не люблю их, я только бы вот всё порол и такой я жестокий и грубый, но здесь уже дошло до того, что уже нужно было пороть, потому что перед этим меня вызвал директор и он мне объявил: «Берегись сына своего. Сын твой объявил: «Дайте мне место в общежитии, иначе я отца пришибу». Жена: «Я ж тогда его не защищала, наоборот, его ругала: «Ты что, куда на отца?» Я в это время не защищала, ты разве не помнишь? Это же неправда, зачем так говорить?» А.У.: «Вот это как раз правда, а вот твоя неправда». Тоня: «Да нет, Саша, ну зачем? Ну тогда я, наоборот, я говорю: «Куда ты его?» Я его оттягивала, разнимала. Что это такое? Драка будет. Куда ты на отца руки поднимаешь, ты что?» В другое время я защищала, но в это время я не защищала». А.У.: «Тогда ты говори, а я послушаю, говори».

Тоня: «Я ничего не имею, но только что, что я?»

А.У.: «Мы думаем, что так и дальше продолжать, но Бог не позволит! Не позволит! Уж коли, что есть написано в Писании: «Жена да убоится мужа», «Жёны почитайте своих мужей, как Церковь Христа». Ты представляешь себе, как Церковь Христа почитает в абсолютном повиновении...».

На этом запись двух дорожек резко обрывается. Такого же объёма первые две дорожки на этой катушке не берём, ибо там размышления и статьи о смерти, оформленные музыкально, стихами, с реверсом, на фоне многократного повторения слов:Быт.2:17 - «Смертью умрёшь».

В христианстве нет большего зла, чем молчанье

О победе Иисуса над общим врагом.

Сникли иноки, враг им мозги измочалил –

Трудно было понять: к мусульманству придём?

Из слов благовестия Слово составлено,

И реже в угрозах посланий сквозит,

Сначала чуть-чуть на Адама лишь каплями,

И в каждом послании Божий визит.

Язык небольшой член в сравнении с телом,

Он может подкладывать пищуне только на зубы.

Меж двух жернововпопадал, всё же целый,

Он мягкостью лижет, но чаще секирою рубит.

«Язык без костей!» – упрекаем, заслышав неправду,

И это, увы! справедливо дольно отчасти.

На нём и споткнулся неприбранный прадед,

Ворота свои распахнул для несчастья.

Не молча и с Ангелом встречи случались,

Звучала понятная речь без акцента;

О радости редко, абольше о горькой печали,

Через столетия каждое словооценим.

Из уст Иисуса на Патмосе виден был меч,

И он означает угрозу от Слова дословно:

Монахам-молчальникам снимет Он голову с плеч,

Из устЕго пламя на чёрную в кельях солому.

Молчать ли, когда патриарх словно спятил,

Содом и Гоморру устроил «святым» олигархам.

Им нет ни постов, ни среды и ни пятниц,

Давида на них запланировать, кровью чтоб харкать.

Язык престарелых и даже младенцев грудных

О пище ли только текущей канючит?

Уста у святых, самый лучший на свете родник,
Он в ушивтекает, и к сердцу закрытому ключик.

Нет большей потери – о правде Христа умолчать…

Кричите и пойте о славной победе Иисуса!

Пленённым упрямством греховным на губы печать,

Шакалы и змеи засели в засохшее русло.12.04.07 ИгЛа

• < Назад
• Вперёд >