Вопрос 3870: 26 т.

Вы говорили, что поэт Александр Блок умер по непонятной причине. И что, это связано было с его стихами?

Ответ:

Мы ведь о прошлом судим только по книгам. Вот 194 поэта рассматриваются разными людьми, но воедино это в рубрике «Стихия» собрали, видимо, под руководством поэта Евгения Евтушенко. Беру оттуда. А они же не сами придумывают, а тоже берут из прежних источников. Когда человек что-то говорит, то он должен свой разговор строить не на выдумках, а на том, что можно подтвердить. Мф.12:37 – «ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься». На чём основаны были стихи: «Гаврилиада» у Пушкина (если это его творение) , «Демон» Лермонтова, «Двенадцать» у Блока, где он вывел, что во главе революционеров-убийц идёт Христос?

Блок Александр Александрович. Беспощадность к эпохе Блок начинал с беспощадности к самому себе. Однажды он проронил: «В большинстве случаев люди живут настоящим - то есть ничем не живут». Революцию Блок воспринял как историческое возмездие за распад уже сильно пованивавшей монархии. Встретив Маяковского ночью в революционном Петрограде, Блок сказал: «Костры горят... Хорошо...- И добавил:- А у меня в деревне библиотеку сожгли...» Призывая «слушать музыку революции», Блок тем не менее предвидел удушение российской культуры после того, как свершилось мрачно-ерническое предсказание Пушкина: «Кишкой последнего попа последнего царя удавим». Царь, кажется, действительно оказался последним, а вот страдания народа оказались далеко не последними. «Но покой и волю тоже отнимают... Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю и тайную свободу...» Для Блока в предстоящем торжестве кровавого бескультурья места не было. С одной стороны, его пытались «поставить на службу революции», читали в агитбригадах конец «Двенадцати» так: «В белом венчике из роз - Впереди идёт матрос». «. С другой стороны, ему демонстративно не подавали руки за то, что он «продался большевикам». Волошин по-своему толковал конец поэмы так: большевики ведут Христа на расстрел. Христианского смысла поэмы не уловил никто, потому что формула «кто не с нами, тот против нас» была свойственна не только красным, но и белым. А Блок не был ни тем, ни другим…. Весной 1921 года Блок тяжело заболел, это было связано и с голодными годами гражданской войны, и с огромным истощением нервной системы, возможно, и с творческим кризисом, наступившим после поэмы «Двенадцать».

С. М. Алянский, единственный, кто, кроме родных, навещал умирающего поэта, пишет: «Александр Александрович перемогался всю вторую половину мая и почти весь июнь. Потом он слег и пытался работать, сидя в постели. Болезнь затягивалась, и самочувствие неизменно ухудшалось. Однако Любовь Дмитриевна и все, кто заходил в эти дни на Офицерскую узнать о здоровье Блока, надеялись на выздоровление, никто не думал о грозном исходе болезни. Один Александр Александрович, должно быть, предчувствовал свой скорый уход. Он тщательно готовился к нему и беспокоился, что не успеет сделать всего, что наметил, и поэтому торопился».

Далее мемуарист рассказывает эпизод, происшедший во время болезни Блока: «... Спустя несколько дней Любовь Дмитриевна, открывая мне дверь, поспешно повернулась спиной. Я успел заметить заплаканные глаза. Она просила меня подождать, и, как всегда, я прошел в маленькую комнату, бывшую раньше кабинетом Блока. Скоро Любовь Дмитриевна вернулась и сказала, что сегодня Саша очень нервничает, что она просит меня, если не спешу, посидеть: быть может, понадобится моя помощь - сходить в аптеку. Но не прошло и десяти минут, вдруг слышу страшный крик Александра Александровича. Я выскочил в переднюю, откуда дверь вела в комнату больного. В этот момент дверь раскрылась, и Любовь Дмитриевна выбежала из комнаты с заплаканными глазами... Немного погодя я услышал, как Любовь Дмитриевна вернулась к больному. Пробыв там несколько минут, она пришла ко мне и рассказала, что произошло. Она предложила Александру Александровичу принять какое-то лекарство, и тот отказался, она пыталась уговорить его. Тогда он с необыкновенной яростью схватил горсть склянок с лекарствами, которые стояли на столике у кровати, и швырнул их с силой о печку» В другой раз Блок на глазах гостя отбирал и уничтожал некоторые свои записные книжки. «Если б я мог предположить, что Блок уничтожает дневники и записные книжки в припадке раздражения, тогда факт уничтожения меня не удивил бы. Но это происходило на моих глазах, внешне Блок оставался совершенно спокоен и даже весел. И этот «безумный» акт в спокойном состоянии особенно потряс меня», – пишет мемуарист.

А вот описание последнего свидания с поэтом: «Он пригласил меня сесть, спросил, как всегда, что у меня, как жена, что нового. Я начал что-то рассказывать и скоро заметил, что глаза Блока обращены к потолку, что он меня не слушает. Я прервал рассказ и спросил, как он себя чувствует и не нужно ли ему чего-нибудь.

- Нет, благодарю вас, болей у меня сейчас нет, вот только, знаете, слышать совсем перестал, будто громадная стена выросла. Я ничего уже не слышу,- повторил он, замолчал и, будто устав от сказанного, закрыл глаза. Я понимал, что это не физическая глухота... Мне показалось, что я долго сижу. Александр Александрович тяжело дышит, лежит с закрытыми глазами, должно быть, задремал. Наконец решаюсь, встаю, чтобы потихоньку выйти. Вдруг он услышал шорох, открыл глаза, как-то беспомощно улыбнулся и тихо сказал: «Простите меня, милый Самуил Миронович, я очень устал». Это были последние слова, которые я от него услышал. Больше я живого Блока не видел». Другой современник поэта, Георгий Иванов, пишет, что врачи, лечившие Блока, «так и не могли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий...» Но всё-таки от чего он умер? «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем». Эти слова, сказанные Блоком на пушкинском вечере, незадолго до смерти, быть может, единственно правильный диагноз его болезни. За несколько дней до смерти Блока в Петербурге распространился слух: Блок сошёл с ума. Этот слух определённо шёл из большевизанствовавших литературных кругов. Впоследствии в советских журналах говорилось в разных вариантах о предсмертном «помешательстве» Блока. Но никто не упомянул одну многозначительную подробность: умирающего Блока навестил «просвещённый сановник», кажется, теперь благополучно расстрелянный, начальник Петрогослитиздата Ионов*. Блок был уже без сознания. Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один? «Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги». Любовь Дмитриевна, жена Блока, терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось. Блок ненадолго успокаивался, потом опять начинал: заставлял жену клясться, что она его не обманывает, вспомнив об экземпляре, посланном Брюсову, требовал везти себя в Москву. «Я заставлю его отдать, я убью его»... И начальник Петрогослитиздата Ионов слушал этот бред умирающего...» По свидетельству К. Чуковского, в «начале июля стало казаться, что он поправляется... числа с 25 наступило резкое ухудшение; думали его увезти за город, но доктор сказал, что он слишком слаб и переезда не выдержит. К началу августа он уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого во всю жизнь не забыть...»

Процесс роковым образом шёл к концу. Отёки медленно, но стойко росли, увеличивалась общая слабость, всё заметнее и резче проявлялась ненормальность в сфере психики, главным образом в смысле угнетения... Все предпринимавшиеся меры лечебного характера не достигали цели, а в последнее время больной стал отказываться от приема лекарств, терял аппетит, быстро худел, заметней таял и угасал и при всё нарастающих явлениях сердечной слабости тихо скончался».Андрей Белый в письме В. Ф. Ходасевичу от 9 августа 1921 г. рассказывал: «Эта смерть для меня - роковой бой часов: чувствую, что часть меня самого ушла вместе с ним. Ведь вот: не видались, почти не говорили, а просто «бытие» Блока на физическом плане было для меня как орган зрения или слуха; это чувствую теперь. Можно и слепым прожить. Слепые или умирают или просветляются внутренно: вот и стукнуло мне его смертью: пробудись или умри: начнись или кончись. И встаёт: «быть или не быть». Орангутангом душа жить не может. И смерть Блока для меня это зов «погибнуть иль любить». В дневнике Корнея Чуковского есть такая запись (12 августа 1921 г.): «Никогда в жизни мне не было так грустно... – грустно до самоубийства. В могиле его голос, его почерк, его изумительная чистоплотность, его цветущие волосы, его знание латыни, немецкого языка, его маленькие изящные уши, его привычки, любви, «его декадентство», «его реализм», его морщины - всё это под землей, в земле, земля... Он ничего не делал - только пел. Через него непрерывной струёй шла какая-то бесконечная песня… Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев, на глазах у всех, его лечили врачи, - и никто не называл и не умел назвать его болезнь. Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он всё-таки умер? Неизвестно. Он умер как-то «вообще» оттого, что был болен весь, оттого что не мог больше жить. Oн умер от смерти». «Он умер от того, что не мог больше жить». Гал.6:7-9 – «Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнёт: сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнёт жизнь вечную. Делая добро, да не унываем, ибо в своё время пожнём, если не ослабеем».

Захочет любовь, и в клубящейся мгле

Багряный цветок расцветёт на скале,

И снег зажурчит на вершине.

Но в каменном сердце во все времена

Не в силах посеять она семена,

В нём терн прорастает поныне.

Смиряла любовь даже царственный гнев,

И кротким, как агнец, вдруг делался лев,

Лань рядом паслась, не робея.Расул Гамзатов

• < Назад
• Вперёд >