Когда женщины пробирались тайно в мужские монастыри, то под каким имеем они причащались там?

Ответ:

Жизнь таких «отцов» и «матерей» строилась от начала и до конца на самой откровенной лжи. И причащались они под лживым мужским именем – трансмонашеская операция засчитывалась за действительную. Вот как это случалось, когда из лучших побуждений вылавливали в добрых семьях совсем неопытные души. Если память святым, по слову Иоанна Златоуста, есть подражание их жизни, то в чём же тут можно подражать? У монахов всё гипертрофированно в сознании и в совести, для них главное и не Бог, не Писание, а монашеские уставы, их авва, их житие. Иезуиты и масоны не на пустом месте появились, для всех были уже заложены межевые столбы в уставах монастырей. На этом строился любой тоталитарный режим. И безгрешное папство выпестовано было на иночестве – всё можно творить, лгать, перетолковывать Писание для большей славы монашества. Была установка, что спастись легче за стенами монастыря, чем в миру.

Евфросиния, 25 сентября (См. т.7, вопр. 1810). «В городе Александрии жил некогда муж, по имени Пафнутий. Он был богат, славен, пользовался почестью, боялся Бога, хранил заповеди Господни и вел богоугодную жизнь. Супруга его также была женщина добрая, благочестивая, богобоязненная. Одно лишь их тяготило: у них не было детей; сильно скорбели они о сем, ибо некому было оставить им своё имение, кто бы и по смерти их мог хорошо управлять им. Печалясь о бесчадии своём, они непрестанно молили Господа, чтобы Он даровал им детище, подавали щедрую милостыню убогим, раздавали много в церкви и монастыри, кроме того, пребывали в посте и молитвах, обходили храмы Божии и просили Бога об исполнении их желания. Однажды Пафнутий отправился в некий монастырь, игумен которого, как он слышал, отличался своей святой жизнью; и в сей монастырь он также пожертвовал большой вклад. Беседуя с игуменом, Пафнутий получил от него утешение. Уразумев, что сей инок угоден Богу, он поведал игумену о своей печали, именно о том, что нет у него детей. С земным поклоном он просил у игумена, чтобы тот вместе с своей братией помолился о нём Богу, дабы Господь даровал ему детище. Преблагой Бог, милостиво приемлющий молитвы всех усердно молящихся Ему и призывающих Его, внял молитвам игумена и благословил Пафнутия. После сего разрешилось неплодие жены его, и Бог даровал им дочь, весьма прекрасную собою. Родители, исполненные величайшей радости, воссылали Богу от всего сердца благодарение. При крещении младенцу нарекли имя Евфросиния. С того времени Пафнутий стал часто посещать тот монастырь, раздавал всем инокам милостыню и к игумену тому питал великую любовь за его полезную беседу, а также и за то, что по молитвам его он получил желаемое от Бога. Спустя 12 лет после рождения Евфросинии мать её преставилась в вечную жизнь; Пафнутий же, как и прежде, продолжал поучать дочь свою Божественному Писанию. Навыкнув в нём, отроковица предалась усердному чтению священных книг. Между тем слух о её благоразумии и красоте распространился по всей Александрии. Посему многие из благородных и знатных граждан желали иметь её супругой своих сыновей и наперерыв спешили заявить о своём желании её отцу…

Вскоре в обители той наступил день поминовения основателя ее, и игумен послал одного из братии пригласить к сему дню благодетеля обители Пафнутия. Случилось так, что посланный инок не застал Пафнутия дома; Евфросиния, узнав о приходе к ним в дом черноризца, позвала его к себе и начала расспрашивать о том, сколько в их обители братии. Он отвечал ей: «Триста пятьдесят два человека». Тогда она спросила его: «Если кто-нибудь придёт в вашу обитель и захочет жить с вами, примет ли его ваш игумен?» На сие инок отвечал: «Конечно, с радостью примет, памятуя слова Господни: «приходящего ко Мне не изгоню вон» - Иоан.6:37.

…«Господин, отец мой – христианин и верный слуга Божий, матери моей нет уже в живых. Родитель мой, имеющий большое богатство, желает выдать меня замуж, чтобы не пропали все его сокровища, я же не хотела бы осквернять себя мирскою суетою, но боюсь ослушаться отца моего и потому не знаю, что мне делать. Всю предыдущую ночь я провела без сна, умоляя Бога, чтобы Он ниспослал мне милость Свою. А при наступлении утра захотелось мне позвать к себе одного из отцов подвижников, дабы услышать от него слово назидания и указания, как мне следует поступать. Умоляю тебя, отче, научи меня пути Господню, ибо я знаю, что ты мне послан от Бога». Тогда старец начал поучать ее так: «Господь говорит во святом Евангелии: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк.14:26)… Между тем Евфросиния стала размышлять в сердце своём: «Если я пойду в девический монастырь, то отец мой найдет меня там, принудит выйти из обители и вступить в брак; посему мне лучше отправиться в монастырь мужской, где никто меня не узнает. Решившись исполнить своё намерение, она поздно вечером оделась в мужскую одежду и тайно от всех вышла из дома, взяв с собою только пятьдесят золотых монет, и скрылась на ту ночь в некоем месте. По утру же отец её пришёл в город и по особому устроению Божию тотчас пошёл в церковь. А Евфросиния удалилась в тот монастырь, где знали её отца. Подойдя к воротам обители, она постучалась и сказала привратнику: «Пойди доложи игумену, что пришёл из царского дворца евнух и стоит у ворот, желая побеседовать с ним.

Когда игумен вышел, Евфросиния пала на землю и поклонилась ему. Он поднял её и помолился по обычаю, после чего они оба сели. Затем он начал спрашивать её: «Почему, чадо, ты пришёл к нам?» Евфросиния отвечала ему: «Отче, я служил евнухом в царском дворце и очень полюбил житие иноческое, но не нашёл в городе того, чего искала душа моя. Узнав о подвижнической жизни иноков твоего монастыря, я пришёл в сию святую обитель, желая подвизаться с вами». На сие игумен отвечал: «Хорошо ты сделал, чадо, что пришел к нам. Если тебе хочется пожить в нашей обители, то оставайся здесь». Затем он спросил, – как её зовут. Евфросиния отвечала, что имя ее – Измарагд…

В то же время она вынула пятьдесят золотых монет, дала игумену и сказала: «Возьми сие, отче, впоследствии и всё остальное моё имущество, оставшееся в городе, я пожертвую в монастырь».

…У нового инока было очень красивое лицо; когда он приходил в церковь к Богослужению, диавол смущал многих из братии нечистыми помыслами, уязвляя их сердца красотою нового инока; посему братия сетовала на игумена, говоря: «Для чего ты ввёл в обитель такого красивого брата на соблазн немощнейшим инокам?» Услышав сие, игумен призвал к себе Измарагда и сказал ему: «Взирая на красоту твою, немощнейшие из братии соблазняются; посему лучше тебе одному пребывать в келлии, подвизаясь в безмолвии и молитве, и не приходить в церковь. Твой духовный наставник будет и пищу приносить в твою келлию, так чтобы тебе не нужно было никуда выходить из неё».

…И жених и отец его, услыхав об исчезновении Евфросинии, очень опечалились и, придя к Пафнутию, нашли его в глубокой скорби, лежащим на земле и рыдающим. «Не прельстил ли кто-нибудь её, не бежал ли с нею?» – заметили они ему. Немедленно разослали по всей Александрии всадников искать Евфросинию; искали её и по домам соседей, и по дорогам, и на берегу моря, и на кораблях; обошли они много женских монастырей, поля, пустыни, горы и пещеры – везде искали дочь опечаленного отца. Нигде не найдя её, посланные вернулись со скорбью. И плакали все о ней, как об умершей. Жених рыдал о невесте своей, свёкор скорбел о невестке своей, а отец проливал горькие слёзы о дочери своей, как некогда Иаков об Иосифе, и говорил такие скорбные речи: «Увы мне, чадо мое сладкое! Увы мне, свет очей моих! Увы мне, утеха души моей! Кто украл сокровище моё? Кто иссушил ветвь мою? Кто угасил светильник мой? Кто отнял у меня надежду мою? Кто обесчестил дочь мою? Какой волк растерзал агницу мою? Какое место скрыло от меня ее светлое лицо? Она послужила бы восстановлением рода моего, была бы жезлом старости моей, утешением в печалях моих. Пусть не скроет в себе земля тела моего, пока я не узнаю, что случилось с дочерью моею Евфросиниею!» Все собравшиеся у Пафнутия друзья и соседи также сетовали и громко рыдали вместе с ним о неожиданной гибели его дочери. Не находя нигде облегчения в своей печали, Пафнутий пришёл в монастырь, где дочь его подвизалась в затворе, и, упав к ногам игумена, сказал: «Отче, не переставай молить Бога о том, чтобы Он услышал мои молитвы, ибо я не знаю, что приключилось с дочерью моею, – похитил ли её кто-нибудь или же она погибла каким-нибудь иным образом». Услышав сии слова, честный старец весьма смутился и, собрав к себе всю братию, сказал: «Братие, покажите любовь, помолитесь Господу, чтобы Он благоволил открыть нам о судьбе дочери друга и благодетеля нашегоПафнутия». В продолжение целой седмицы иноки постились и молились, но никакого откровения им не последовало, как то бывало при других их прошениях; ибо днём и ночью Евфросиния молилась Богу, чтобы Он не открывал о ней никому в сей земной жизни, и её молитвы были сильнее молитв всей братии. Не получая никакого откровения о Евфросинии, игумен начал утешать Пафнутия такими словами: «Чадо, «не пренебрегай наказания Господня… Ибо Господь, кого любит, того наказывает» (Евр.12:5, 6). Если без воли Господней ни одна птица не падет на землю, тем более ничего не могло произойти и с твоею дочерью…. Измарагд прожил в той обители тридцать восемь лет (всего 56), проводя богоугодную жизнь; по прошествии сего времени он впал в тяжкую болезнь, после которой и предал Господу свою душу. Ещё до преставления его, Пафнутий опять пришёл в монастырь на поклонение и для посещения братии. После обычной беседы с игуменом он сказал ему: «Отче, если возможно, позволь мне повидаться с братом Измарагдом, ибо я очень люблю его». Игумен, призвав Агапита, поручил ему отвести Пафнутия к Измарагду. Когда Пафнутий вошёл в келлию его и увидел Измарагда лежащим на постели в сильной болезни, то припал к его ложу и стал говорить с горькими слезами: «Увы мне! Где сладкие слова твои, где обещания твои о том, что я увижу погибшую дочь мою? Вот, я не только не вижу её, но лишаюсь и тебя, моего утешителя. Увы мне! Кто теперь утешит старость мою? К кому я пойду и кто будет отрадою в печали моей? Я плачу и душевно скорблю о разлуке с тобою; вот уже тридцать восемь лет, как я не вижу дочери своей и не получаю ниоткуда вестей о ней, да и дорогой мой Измарагд покидает меня, – Измарагд, о котором я так сильно радовался, как будто бы я нашёл свою погибшую дочь. И чего мне теперь ожидать? Где найти себе утешение? Остаётся мне одно: сойти в гроб с своею печалью!»

Видя, как неутешно рыдал Пафнутий Измарагд сказал ему: «Зачем ты смущаешься и убиваешься от сильной печали? Разве не крепка рука Господня? Или разве есть что-либо невозможное для Бога? Итак, перестань печалиться. Вспомни, что Господь некогда явил Иакову живым Иосифа, о котором он рыдал, как о мёртвом; тот же Бог утешит и тебя. Теперь же прошу тебя об одном: останься здесь три дня и не покидай меня». Пафнутий остался в обители и при сем размышлял в себе так: «Не откроет ли Господь чего Измарагду о дочери моей?» Наконец настал третий день, и Евфросиния, получившая откровение о времени своего отшествия к Господу, призвала к себе отца своего Пафнутия и сказала ему: «Всемогущий Бог устроил мою судьбу по Своей воле и исполнил моё желание; ныне я достигла конца своих подвигов, прошедши иноческий путь не своею силою, но помощью Того, Кто сохранил меня среди сетей вражеских; я не хочу, чтобы ты дольше скорбел о дочери своей. Я – Евфросиния, дочь твоя, ты же – отец мой. Я – та, которую ты ищешь. Я ради любви к Богу оставила тебя, отца моего, всё наследство и временного жениха и пришла сюда, утаив, что я – женщина. Теперь прошу тебя: не допускай, чтобы кто-нибудь другой кроме тебя омыл тело моё; ещё умоляю тебя, исполни моё обещание, данное мною настоятелю сей обители: когда я просила его принять меня сюда, то сказала, что у меня большое имущество, которое я намерена пожертвовать в сию обитель; посему исполни моё обещание, внеси оставшееся имущество в сей монастырь и помолись о мне».

После сих слов Евфросиния предала дух свой Господу. Услышав всё сие и увидев, что дочь его умерла, Пафнутий от страха и великой скорби впал в расслабление и лежал на земле как мёртвый. Когда пришёл Агапит и увидел, что Измарагд преставился, а Пафнутий чуть жив, то облил водою лицо Пафнутия, поднял его с земли и спросил его: «Что с тобою, Пафнутий?» Он же отвечал ему на сие: «Оставь меня умереть здесь, ибо я увидел дивное чудо». Затем Пафнутий встал с земли и припал к лицу усопшей, плача горько и говоря: «Увы мне, милое чадо моё, почему ты не открылась мне раньше сего часа; о, как бы желал я умереть с тобою! Горе мне, что ты утаилась от меня, дорогая дочь моя! Как хорошо избежала ты сетей вражеских, укрылась от суеты мира сего и вошла в жизнь вечную!» …После сего погребли её на месте упокоения святых отцов-подвижников и с духовным веселием совершили по ней поминовение. А отец ее Пафнутий возвратился в свой дом, раздал имение своё по церквам и монастырям, нищим и странникам, а оставшуюся значительную часть его принёс в тот монастырь на нужды его и сам постригся в нём. Он испросил для себя келлию дочери своей и прожил в ней богоугодно десять лет; по прошествии сего времени он преставился на той же самой рогоже, на которой скончалась и его дочь преподобная Евфросиния. Его с честью погребли около дочери».

В житиях отображены далеко не все подобные подвиги, а только единицы. Если этот сюжет экранизировать, то кто не пожелал бы разрушения монастырей? Сегодня дворкины пытаются обвинять в разрушении семей каких-то сектантов. Да сектантов легче канонизировать, чем иноков! Сколько же имений, квартир проглочено монастырями за полторы тысячи лет! А этим достоянием могли воспользоваться поистине калеки, одинокие вдовы. Притом подобные пакости творили монахи своим лучшим благодетелям – для них благодарность никогда не стояла на первом месте – лучше, чтобы всё отдал в монастырь и сам ушёл в него. Заповеди о любви к родителям, к детям, к товарищам – они вообще никогда не имели абсолютно никакого значения в монашеской среде. Даже напротив того, прославлялось, как в этом житии, что вот как умно обделали дело. Пока отец был у них в монастыре, они укатали на нары его единственную дочь. И когда братия молилась семь дней, чтобы Бог Иегова открыл, где же находится потерявшаяся дочь, то среди молящихся был и этот подвижник, который тайно выкрал, сожрал агницу, как молился об этом волке Пафнутий. И если бы ещё подвернулся подобный случай, то разве тот или иной инок отказался бы без ведома отца запечатать его сокровище в затхлую келью и там уморить девицу, которая прожила на десять лет меньше своего отца. И братия, зная, что это мужчина, евнух царский, горели вожделением к ней и не постыдились о том сказать настоятелю. Это же жеребцы некастрированные, они же в уме уже мужеложестовали, уже были содомиты, разгораясь похотью друг на друге. Да зачем же эти гнойники было плодить по триста пятьдесят два человека, когда через реку триста пятьдесят две девушки сгорали в вожделениях по таким рыцарям? Да если бы они были в миру, жили семейно и шли на проповедь, то где бы было место зарождению мусульманства? Жители пустынь благодарили бы Бога, что через добрых людей они познали путь ко Христу. А тут шла чёрная полоса угнетения, и изничтожения самого светлого, живого. Пр.10:17 – «Кто хранит наставление, тот на пути к жизни; а отвергающий обличение – блуждает». Иер.8:9 – «Посрамились мудрецы, смутились и запутались в сеть: вот, они отвергли слово Господне; в чём же мудрость их?» 3Ездр.9:9 – «Тогда пожалеют отступившие ныне то путей Моих, и отвергшие их с презрением пребудут в муках».

В позднюю ночь над усталой деревнею

Сон непробудный царит,

Только старуху столетнюю, древнюю Не посетил он.— Не спит,

Мечется по печи, охает, мается, Ждёт — не поют петухи!

Вся-то ей долгая жизнь представляется, Всё-то грехи да грехи!

«Охти-мне! часто Владыку небесного Я искушала грехом:

Нутко-се! с ходу-то, с ходу-то крестного

Раз я ушла с пареньком

В рощу... Вот то-то! мы смолоду дурочки,

Думаем: милостив Бог!

Раз у соседки взяла из-под курочки

Пару яичек... ох! ох!

В страдную пору больной притворилася —

Мужа в побывку ждала...

С Федей солдатиком чуть не слюбилася...

С мужем под праздник спала.

Охти-мне... ох! угожу в преисподнюю!

Раз, как забрили сынка,

Я возроптала на благость Господнюю,

В пост испила молока,—

То-то я грешница! то-то преступница!

С горя валялась пьяна...

Божия Матерь! Святая Заступница!

Вся-то грешна я, грешна!..» 1862. Некрасов

• < Назад
• Вперёд >